Сол Беллоу - Приключения Оги Марча

— Ну что, все получилось?

— Еще бы! Ты разве сомневался?

— И как теперь? Все наконец позади?

— Меня зря разрезали, Оги. Там все нормально, и придется начинать все снова.

Поначалу я не понял. Стоял оглоушенный — дурак дураком.

С едкой горечью и дьявольским сокрушительным сарказмом она сказала:

— Видел бы ты, как они меня поздравляли с тем, что ребенок нормальный! Что это не внематочная. Выстроились в ряд: доктор, ассистенты, сестры, — праздник, да и только! Они думали, что я на седьмом небе от счастья, онемела от восторга, а я даже наорать на них не могла. Только плакала. Такая досада!

— Так зачем же было ложиться на стол? Ты-то все знала! Знала, что симптомы выдуманные!

— Нет! Я не была уверена! Ничего я не выдумывала! Симптомы действительно были. Может, из-за этой чертовой инъекции. Я боялась упустить шанс. А уж когда положили на стол, решила, что они меня прооперируют, а они не стали.

— Конечно, не стали! И не могли — дело-то подсудное! В этом вся и загвоздка.

— Понимаю, понимаю. Я считала, что как-нибудь проскочу! Такой план был хороший… Очередная моя блестящая задумка…

Она уже не плакала, но глаза покраснели от слез и нос тоже покраснел, но это не портило ее броской красоты и даже придавало ей утонченность страдания, благородный оттенок жертвенности — женщина, принесшая себя на алтарь любви.

— Сколько ты думаешь здесь пролежать, Мими?

— Не так долго, как они рассчитывают. Некогда.

— Но ведь надо, Мими!

— Нет-нет, а не то будет поздно. Еще немного, и я оклемаюсь. А ты позвони пока тому мужику и запиши меня к нему на конец следующей недели. К тому времени я поправлюсь и все это выдержу.

Мне это казалось глубоко неверным — но что поделаешь? Меня ужасало столь смелое экспериментирование с собственным телом. -

— О, ты, наверно, считаешь, что женщине больше пристало быть хрупкой и нежной. Я и забыла, что ты, кажется, в женихах ходишь!

— Но может быть, стоит подождать, пока они сами тебя отпустят?

— Они говорят — десять дней. А если так долго валяться в постели, так вконец ослабнешь. Ненавижу эту палату и этих сестер — просто сияют от предстоящего мне счастливого события! Вынести невозможно! Все нервы тут истреплешь. У тебя баксы найдутся?

— Не густо. А у тебя?

— Нет даже половины того, что нужно. И взять неоткуда. А дай ему на доллар меньше — он и пальцем не пошевелит. Я уж знаю. И у Фрейзера тоже нет денег.

— Попасть бы к нему в комнату — я бы взял кое-какие из его книг и продал. Там есть ценные.

— Ему бы это не понравилось. Да и попасть ты не сможешь.

На секунду отвлекшись от своих забот, она вдруг заглянула мне в глаза и коротко усмехнулась:

— Ты на моей стороне, да?

Необходимости в ответе я не почувствовал, а она продолжала:

— Ты ведь знаешь, каково это любить, верно?

И она поцеловала меня с чувством и даже с некоторой гордостью. На глазах у всех — и больных, и посетителей.

— Знаешь, — сказал я, — деньги достать можно. Сколько долларов тебе не хватает до ста?

— По меньшей мере пятидесяти.

— Добудем.

Самым легким из известных мне способов была кража книг. Я не хотел ни у кого одалживаться, особенно у Саймона.

Не откладывая я отправился в центр. Было еще не так поздно. Вечер сверкал электрическими огнями, мерцал снежинками, сотрясался промышленным гулом заводских корпусов — почти сплошь стеклянных, — возведенных над просторами прерий, где однообразный снежный покров там и сям пробивают мерзлые зимние ветки, а ветер закручивает белые вихри и гонит их к сверкающему синевой морозному озеру, к убегающим в темную даль рельсам.

Я отправился в магазин Карсона на Уобаш-авеню; в книжном отделе на первом этаже было жарко и оживленно: припозднившиеся покупатели толпились под посеребренными веточками плюща и рождественскими колокольчиками. Я действовал как обычно — сноровисто, чтобы не привлекать к себе внимания. Не долго думая я выбрал антикварного Плотина и роскошное английское издание «Энеиды», стоившее очень дорого и гораздо больше проставленной на нем цены. Я снял книги с полок, полистал, осмотрел их переплет и, сунув под мышку, как ни в чем не бывало отправился к выходу на Уобаш-авеню. Шагнул в открытый сегмент вертящейся двери и уже начал движение, как вдруг все застопорилось: я застрял всего в нескольких сантиметрах от выхода на улицу. Я обернулся, подозревая худшее и уже представляя себе полицию, судебное заседание и тюрьму — все вплоть до года в Брайдуэлле. Но позади меня стоял Джимми Клейн, с которым я не виделся бог знает сколько времени. Это он остановил вертушку и теперь делал мне знаки, чтобы я подождал на улице. Взгляд, которым он смотрел на меня из-под фетровой шляпы, выражал полное понимание ситуации, как и, видимо, привычный ему жест: движение указательного пальца вниз — дескать: «Выйди и там жди». По этим приметам я понял, кем он стал: охранником в магазине. Разве Клем Тамбоу говорил мне, что работает у Карсона? Однако раздумывать было некогда. Первым долгом надо вырваться из ловушки. На улице я передал Джимми книги. Он торопливо бросил:

— На углу у светофора!

Я увидел, как он поспешно ринулся обратно в вертушку. Вид у него был не рассерженный, он словно ждал этого и был во всеоружии. Стоя в толпе у светофора, я, несмотря на холод, обливался потом, коленки мои дрожали и подгибались, но я был счастлив, что обошлось. Вспомнилось, как Бабуля остерегала меня против Джимми, говоря, что тот проходимец. Так или иначе, о правонарушении он знает не понаслышке.

— Ну вот, — сказал Джимми, возвращаясь. — В ответ на мой окрик ты бросил книги и был таков. Лица твоего я не разглядел, но отправился следом, надеясь отыскать. Ясно? А теперь пойдем к Томсону, что на Монро. Сначала ты, а я следом.

Я пошел впереди, вытирая лицо шелковым платком, и уже нес от стойки свою чашку кофе, когда в кафетерии появился Джимми. Он подошел и сел рядом. Помолчал, глядя на меня. Вокруг глаз у него залегли морщинки. Бледный, хладнокровный, проницательный и вдумчивый комментатор. И при этом мы оба, насколько позволяли обстоятельства, были рады встрече.

— Здорово струхнул там, в дверях? — наконец произнес он.

— Господи, еще бы! А ты как думал! — Я улыбнулся.

— Вот негодяй — все такой же! Кажется, под поезд тебя толкни, и то начнешь улыбаться, светиться как ясное солнышко — словно все хорошо и лучше не бывает! Вот и сейчас: что тебя так радует?

— Я думаю, как хорошо, что это оказался ты, а не настоящий охранник.

— Да я и есть настоящий охранник, только не для тебя, дурачок. А не отреагировать я не мог. Я стоял с покупателем, а ты аккурат перед нами шмыгнул, в двух шагах, не больше. Так что же мне прикажешь делать? Чего ты книги-то воровать полез? Я считал, что после той рождественской истории из нас это вышибли. Мой старик чуть не убил меня тогда. Ей - богу!