Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок

Боже, почему Ты разделил нас на половинки и теперь мы голодные и жаждущие: мужчины — женщин, а женщины — мужчин?

Красный занавес распахнулся. Сцена осветилась, и Феррандо запел:

Гульельмо вторит ему:

Несчастную Анну Курляндскую на собственной свадьбе высмеял ее дядя, Петр Великий. Вскоре после свадьбы Анна овдовела.

Молодость Анна провела вдали от столицы, на дождливой Балтике. Когда эта женщина с тонкими губами и серой кожей вернулась в Петербург императрицей, она ничего не предприняла, чтобы отделаться от репутации садистки.

Лицо Теслы исказила боль. Он быстро дописал:

«Анна приказала выстроить ледяной дом.

Не знаю, где резали лед — на Неве или на финских озерах, — признался Никола Тесла, — но знаю, что блоки волокли на место неделями в ужасную стужу. Рабочие с топорами и архитекторы в париках толклись у растущих: стен. Завершение строительства прославили трубачи и гусляры. Инфернальный фейерверк озарил окна и башни. Купола, колонны, балюстрады, лестницы, люстры были изо льда. Слепые статуи были изо льда. Изо льда была и блистательная анфилада комнат».

Никола вздохнул:

«Анна приказала венчать придворных, слугу и служанку, и оставить их на первую брачную ночь в ледяном доме, на ледяной кровати».

Тень улыбки исчезла с лица Теслы. Насмешливые губы застыли. Бровь вздрогнула. Он продолжил весьма самокритично:

«В моем сне их лица стали нашими.

Постель жалила. Постель прилипала к нашим спинам.

С тихим потрескиванием умножались бесконечные блестки ледяного дома.

Мы смотрели в глаза друг другу и дрожали.

От страсти ли мы дрожали? Или это смерть сжимала нас своими алмазными пальцами?

Дом вдохновлял нас своим сверканием.

Мы дышали в унисон.

Мы выдыхали пар.

Прозрачная мебель была изо льда.

Кровать с балдахином была изо льда.

Мои простертые руки были синими.

Твои глаза были как серебряные жуки.

Твои волосы поседели от ледяной пыли.

Ты ответила мне улыбкой призрачной радости.

Я слышал треск свадебного фейерверка.

„Если языками человечьими и ангельскими говорю, а любви нет…“ — пели сопрано.

Мои волосы были полны ледяным прахом.

Снаружи замирали печальные трубачи.

Мне снилось, что я — слуга, а ты — служанка и что мы проводим ночь на кровати изо льда».

— Не могу никого любить и при этом не жалеть его, — заметила Кэтрин.

Где-то Никола уже это слышал.

— Почему? — спросил он, пытаясь припомнить.

— Потому что это человек. Потому что он умрет. Потому что, как и я, он тоже не знает, что такое жизнь.

В тот октябрьский полдень они встретились в редакции «Сенчури». Роберт встречался со вдовой Кастера, мемуары которой он готовил к печати. Никола проводил Кэтрин в Сентрал-парк.

— Прекрасный день, — сказала она. — Небо такое голубое, что я даже внутри заголубела.

Они шагали сквозь желтизну и румяна бабьего лета. Они чувствовали сладость воздуха, прелесть дыхания. Надменные велосипедисты катили по дорожкам парка. Под их резиновыми шинами шуршал гравий и лопались улитки. Белки резвились в кронах, гонялись друг за другом по веселым газонам. Порыв ветра засыпал дорожку желтыми и красными листьями.

— Эта прелестная скамья ждет нас, — показала Кэтрин.

Тесла обращался к Кэтрин с почти женской нежностью.

Он поднял палец:

— Посмотрите на белок.

Белка перед скамейкой сделала три плавных прыжка и замерла. Потом укрыла голову хвостом. Потом вслед за ловкой подружкой вскочила на дерево. Обе они, шустро виляя хвостами, скакали по тонким веткам.

— Ритмы. Ритмы, — бормотала Кэтрин.

Мир был пронизан солнцем. Солнце было в уголках их губ и глаз.

Черные и синие пятна сменяли друг друга на воде. Одни утки, треща клювами, питались у берега, другие спали на воде.

Невидимое пламя Гераклита обливало мир. И разве неопалимая купина Моисея не стала самым ярким символом этого мира?

«Пульс. Пульс», — повторяли отблески солнца на воде, трепеща на их ресницах.

Пчелы пели во славу создателя трепетаний.

Пчелы умеют прекрасно трепетать.

Наш ученый-мистик утопал в гипнотическом трепетании солнечного дня.

Пульс. Пульс.

Он чувствовал, как трепещет весь мир. Он смотрел на волнение озера и крон, на пульсирование улыбки на ее лице.

— Все, от солнца до человеческого сердца, есть колебание на определенной волне, — повторил он свою любимую мысль.

А мир? Мир был точкой равновесия различных колебаний.

Он знал это. И она это почувствовала.

Кэтрин сидела, стиснув губы. Нос ее заострился, она сконцентрировалась. Она сжала кулаки, и суставы на пальцах побелели.

— Разве есть что-то прекраснее этих мятущихся на ветру крон? — возбужденно спросила она.

Их глаза встретились, потом они отвернулись и замолчали. Они не знали, сколько это длилось. Первой очнулась она.

— Мы все еще на этом месте? — спросила она, стряхивая с плеча невидимую соринку.

— Течем, течем, как вода, — ответил он.

— Летим, летим, как облака, — отозвалась она.

На следующий день он не смог отказаться от приглашения на ужин. Дети опять катались на его фиакре. Маленький Оуэн показывал прохожим язык, и сестра ругала его. Тесла давно не бывал на Лексингтон-авеню, и эта встреча поздним вечером оказалась очень приятной. Роберт смеялся чаще Кэтрин. Его смех постепенно становился пьяным. Представьте, маленький Оуэн уже задает ему логичные вопросы: «Снятся ли слепым цветные сны? Откуда взялись на островах животные?» Отсмеявшись, трое взрослых неожиданно замолчали, и каждый засмотрелся на свой бокал. Потом Кэтрин ушла в свою комнату, вернулась и объявила:

— Сейчас я прочитаю вам одно неопубликованное стихотворение Роберта.

Читала она превосходно, громко, контролируя эмоции. Стихотворение называлось «Предчувствие». Отсвет пламени свечей на ее лице интересовал Теслу больше, чем стихи.