Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок

— Понятно? — осторожно спросил Милутин.

Молодой Латник вместо ответа уставился в потолок. Заметив, что его приятель заинтересовался потолком, Корица засмотрелся на пол. Не получив ответа, Милутин собрался с силами и заключил, что проблему можно свести к трем основным вопросам: универсальны ли слова как понятия, не есть ли они логические понятия, или же они существуют в мире вне нашего сознания?

Студенты пялились на него глазами жареных ягнят.

— Ученый Абеляр в одном месте утверждает, — продолжил неутомимый Милутин Тесла, — что универсальная концепция человека в моем мозгу есть не что иное, как путаная идея, составленная из представления о многих людях, которых я видел в жизни. — В другом месте, — элегантно продолжил Милутин, — Абеляр признает, что универсальная концепция существует — как логическое содержание. — На этом интереснейшем месте Милутин остановился и посмотрел на студентов. — Но, спрашиваю я вас, существует ли в мире человек как таковой, вне моего и вашего сознания?

Столкнувшись с этой тонкой дилеммой, Корица принялся весьма систематически чесаться. Оклобджия уставился на стену как на своего спасителя.

«Nomenestomen [3] «Имя говорит само за себя» (лат.). Фамилии семинаристов «говорящие»: Корица — «корочка, переплет, ножны», Оклобджия — «броненосный». , — подумал Милутин Тесла. — Никогда в жизни не встречал такого твердокаменного тупицу, как этот Корица, а ум этого Латника навсегда прикрыт латами от всякого знания».

— То, что означают эти общие слова, существует, — неожиданно встряла Джука Тесла.

Никто и не заметил, что Джука, скрестив на груди запачканные тестом руки и прислонившись к косяку, вслушивалась в их разговор.

Муж посмотрел на нее:

— Как это?

Джуке трудно было изъясняться словами, к которым она не привыкла.

— Ну, когда ты думаешь о плохих людях, ты их обзываешь одним словом, собираешь их в единую кучу. А ведь они существуют каждый сам по себе.

— Браво! — искренне обрадовался Милутин Тесла. — Точно так говорит и Абеляр. Только характерные особенности существуют сами по себе. Единство принадлежит идеям, а не вещам! — Милутин захлопал в ладоши и повернулся к пристыженным Латнику и Корице. — Да, милые школяры, да, мои мудрецы! Моя неграмотная жена обоих вас заткнула за пояс! — Он весело глянул на жену. — Никола! Посмотри на свою мать. Вот человек! Вот голова!

Тут у Джуки перехватило горло. Она, слезинки не проронившая на похоронах сына, расплакалась из-за того, что так и не училась в школе.

Кто бы мог подумать!

Кто бы подумал, что несколько лет спустя Никола и Моя будут сидеть в скором поезде, касаясь друг друга локтями!

На Николе были ботинки, купленные для Данилы, когда тот готовился к гимназии. Вскинутая отцовская рука исчезла в дыму перрона.

— Мой Нико! — шептал отец сыну, который его не слышал. — Только ты выучился на ребенка и вот превращаешься в юношу. Выучишься на юношу и станешь зрелым мужчиной. И поймешь, что мы всю жизнь только и делаем, что начинаем…

— Поехали! — печально воскликнул Моя.

В их купе вошло основательное стриженое дитя, подталкиваемое отцом и матерью. Вошедшие закрыли вагонное окно, чтобы не залетали искры и сажа. Никола расправил плечи. Теперь они с Моей уже большие. Им следовало разговаривать на серьезные темы. Эти серьезные темы были такими, что язык у Николы прилипал к нёбу. Но надо было быть взрослыми. Он вспомнил, как жители Лики в 1866 году возвращались с войны в Далмации, и спросил Мою, правда ли, что австрийский император победил в той войне?

— Да, — ответил отличник Моя. — Победил на Висе и при Кустоцце.

— А почему тогда император потерял земли в Италии?

Пар в котле паровоза превращался в неумолимый стук колес: та-дам! та-дам! та-дам!

Они ехали в Карловац, чтобы начать учебу в гимназии. Сердце Николы стучало в ритме стальных колес. Он почувствовал рост пространства. Он ощутил, что мир расширяется и в этом расширяющемся мире можно дышать полной грудью. Поезд рычал, как дракон, и вилял хвостом, врываясь в огромный мир. Рельсов не было, они просто вырастали перед паровозом.

В купе серьезный малец положил голову на материнское плечо и живо произнес:

— Рассказать вам, что мне приснилось? Мы пошли погулять, а из земли стали вырастать змеи… А кто такой барсук?

— Животное, — объяснила мать. — Вот с такими зубами.

— Крупнее курицы?

— Ну, куда курице до него!

Стараясь приручить пейзаж, Никола и Моя прильнули к окну:

— Смотри, маленький домик!

— Там живет обходчик, — сообщил Моя.

Домик обходчика, лошадь, привязанная к забору, и куры во дворе пролетели быстро, их сменила другая картина.

— Туманные здесь края.

— А вон смотри — дворец!

На станциях выходили люди.

— Места есть. Помогать надо друг другу. Надо, — бормотала женщина в коридоре.

Кроны деревьев качались перед зданиями вокзалов. Осмотрщик звонким молотком пересчитывал колеса. Железнодорожники в униформах подавали сигналы к отправлению. Свисток распарывал мышиный послеполуденный цвет. Вход в туннель и выход из него напоминали детскую игру в «Закрой глаза — открой».

Паровоз гугукал, как огромный вяхирь. Искристый хвост мотался за ним в первых сумерках.

Вглядываясь в неразгаданное будущее, похожее на ничто, Никола почувствовал себя бессильным.

— Закончились горы, — грустно произнес он.

Они впервые увидели равнину и роскошные здания, совсем непохожие на те, к которым привыкли в Лике.

— Чем больше земля на говно похожа, тем богаче люди, — заключил Моя.

В Карловаце Николу встретил дядя Бранкович и отвел его в двухэтажный дом в стиле барокко, номер 17. Тетка заставила его продекламировать перед дядей: «Помимо знаменитых Трбоевичей в Медаке, Милоевичей в Могориче, Богдановичей во Вребаце и Дошенов в Почителе, Мандичи из Грачаца — один из самых именитых поповских родов в Лике!»

Потом тетка наложила палец на губы мальчика и произнесла:

— Запомни, все болезни — от перегруженного желудка.

Стоило только дядюшке добродушно подложить Николе в тарелку куриную ножку, как тетка взвизгнула:

— Ники! — И шустрая рука заставила ножку исчезнуть.

Загадочный теткин ум пришел к выводу, что духовная пища может заменить физическую. После ужина Никола тянул кухарку Мару за рукав:

— Намажь мне на хлеб маслица!

— Госпожа не разрешает, — сердилась грудастая Мара.

Несмотря на неважную кормежку, мальчик менялся. Пока другие дети играли, он забирался в кладовку и тайком рос. У него появилась склонность к сутулости. У дяди Бранковича появилась привычка неожиданно шлепать его по спине, восклицая при этом: