Илья Суслов - Прошлогодний снег

Привезли нас к снегу. Выгрузили, значит… С землянок мы начинали. В землянках и зимовали. И помирали… Да… Ну, человек — это такая штука, он где хошь выдюжит. Так и мы. Победовали, потом домишек настроили. Охотой жили. Ну сибиряки — и только! Откуда умелость взялась? А потом и промышлять пошли. Кто в лесозаготовки, кто в рыбные места, кто в рудники. Я вот в рудник подался… С земли — под землю, значит… Ты рудники видел когда, нет? Не приведи тебе Господь… Лютая это работа. Человек при ней зверем становится. Злость в нем нечеловечья появляется. Разбойником становится. Ни Бога ему, ни черта… И так изо дня в день, из ночи в ночь.

С работы в поселок идешь, бывало, а кругом земля лежит, нетронутая, жирная, черная… И уж так хотелось плужком по ней, родимой… Только нельзя… После рудника ни рук у тебя, ни ног… Да и дурость это одна… Я потом об этом и думать перестал… Отвык, вроде…

А тут — война. Закон вышел: сын за отца не отвечает… Мобилизовали нас, под Москву воевать отвезли. Тут меня и ранило… Ты, что, спишь, ай нет?

— Не сплю, дядя Прохор, слушаю…

— Ну вот… В общем, вернулся я в Озера. Ну, прямо, шаром покати… Мужиков — нету, бабы с детишками по избам сидят. Земля сохлая, неухоженная… В колхозах — темь… Председатели из города едут. Побьются, побьются — и бегут. Или пьют. Тут их и сымают, других шлют. А у меня — отврат от земли. Ну не могу смотреть на нее. Как в поле выйду, так мне Егорка и тятька мерещатся… Ну, наваждение, и только…

А тут Кузю в председатели прислали. Он мне: «Прохор, помоги обществу, иди в поле… Нету ведь, говорит, никого, кто земельную науку знает, не осталось никого, ты один. Поучи баб, как в земле работать…»

— Ну и что ж вы, дядя Прохор?

— Нет, не могу я… Отвык… Земля хозяина любит. А она ко мне вон как — мачехой обернулась…

— Ну, а нарежут тебе земли, пойдешь работать?

Прохор свесился с печки и посмотрел на меня недобрыми отчужденными глазами.

— Нет, не возьму я… Да, и обманут ведь…

— Не обманут, дядя Прохор…

— Нет, не возьму… Не крестьянин я боле…

Мы убрали всю картошку. И в институте нами были очень довольны…

В юности я был поразительно жаден. Я жадно впитывал в себя новые ощущения, новые чувства, старался поскорее узнать то, что мне еще и не нужно было знать. В пятнадцать лет я увлеченно и страстно добивался любви, с изумлением открывая для себя закрытый доселе мир девчонок. Ох, как я был неутомим в поисках ощущений! Еще раньше я выкурил свою первую папиросу. Чуть позже я, задыхаясь и по рыбьи разевая рот, выпил первую рюмку водки, чтобы потом, шатаясь как пьяный, пройти по двору на зависть менее искушенным в жизни ровесникам. Я торопился жить в юности, потому что полагал, что быть взрослым приятнее. А взрослеть для меня — абсолютное знание всего запретного. И я жадно раздувал ноздри и бросался в джунгли ощущений. Когда я прошел весь круг «повзросления», то вдруг с ужасом подумал, что ничего не оставляю на потом. «Мне же будет скучно жить, когда я стану совсем взрослым, — подумал я, — если я все узнаю „сию минуту“». И я принял решение — оставить часть своих ощущений «на потом». К моему стыду, «на потом» осталось совсем мало: я никогда не был на бегах и никогда не прыгал с парашютом.

Однажды летом я и мой товарищ Марк «проводили выходной день». Мы шли по пыльной солнечной Москве, молчали и шалили. Мы приставали к прохожим и милиционерам с дурацкими вопросами.

— Чего вам не хватает для счастья? — спрашивали мы и вынимали записные книжки.

— Вас, — отвечали встречные девушки.

— Не приставай, — сурово отрезал милиционер, — не видишь, что ли, какой транспорт…

— Ничего не хватает, — вздохнув, говорили пожилые женщины.

К мужчинам мы не приставали.

Я люблю Ленинградское шоссе. Когда мы с Марком попадаем на эту улицу, по какой-то странной ассоциации мы начинаем на два голоса (как нам кажется) петь старую гусарскую песню:

А потом мы лихо орем припев:

Прохожие не удивляются, потому что в Москве никогда ничему не удивляются. И в этот выходной день мы, проорав последний куплет о том, что

очутились перед большим помпезным зданием с чугунными лошадьми над портиком. Это был ипподром.

— От судьбы не уйдешь, — вздохнув, сказал я. — Пойдем, мой друг, перед нами бега. Минус одно ощущение «на потом».

— Нет, — сказал Марк, — мы советские люди, обладающие железной волей. Мы не должны идти в этот буржуазный вертеп. Жены с ужасом ждут своих мужей, прожигающих жизнь на бегах. Счастье призрачно: жены тщетно ждут зарплату…

— А мы — холостяки, — кротко сказал я, и это решило дело.

Мы купили билеты по двадцать копеек и вошли в ворота ипподрома.

Ипподром — это целый мир. Люди на ипподроме — это совершенно особые люди. Они стоят группами и говорят на странном птичьем языке. «Два, двадцать три, четыреста. Бега, седьмой заезд… скинемся по гривеннику…». Другие медленно ходят вдоль длинной сетчатой стены, в которой проделаны окошечки для кассиров, и изучающе смотрят в глаза проходящим к кассам посетителям.

Соревнования еще не начались. Мы купили программу и стали вслух обсуждать достоинства и недостатки каждой лошади и наездников. Так как мы ни черта не понимали, а говорили очень уверенно, вокруг нас моментально образовалась небольшая толпа хануриков, которые своими советами и комментариями помогали нам сделать верную ставку.

Порядок был такой: бегут по семь лошадей в каждом заезде. Если поставить на какую-нибудь лошадь и она будет первой на финише, то можно выиграть рублей 5. А если поставить на двух лошадей в двух заездах, то ого-го — сколько можно выиграть!

Все это нам объяснил маленький потертый человечек, который, по его словам, съел собаку на лошадях.

— Ставь на эту и эту, — он ткнул пальцем в программу. — Если выиграешь — дашь мне комиссионные за советы.

— Я не согласен, — заявил я, — я хотел бы индивидуально поставить на этих милых коней и выиграть сам.

Марк сказал:

— Оставьте его, гражданин! Пусть этот жалкий дилетант сам отвечает за себя. Дайте ему возможность проиграть свои деньги. Пусть ему будет хуже.

Я сказал:

— Я желаю поставить на коня под названием «Лазутчик» в первом заезде и на коня под названием «Вега» во втором.

Потертый человек сморщился, как прошлогодняя груша, и, брезгливо посмотрев на меня, сказал Марку:

— Слушай, чувень, ну этот длинный, он ни фига не понимает и хочет заведомо проиграть, но ты-то серьезный человек, ты же не дашь ему сделать эту глупость и поставить на «Лазутчика», который последние три года вообще никогда не занимал выше шестого места, а Вега — это просто смешно, там наездник второй категории, он еще не умеет ездить. Скажи ему, чувень… Я сказал: