Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc

— Иначе что?

Кёпген усмехнулся:

— Иначе не смогу совершенствоваться, понимаешь? Останусь на нижней ступени. Никогда не получу звёздочку на погоны. Не смейся.

— Что за бред!

— Конечно, ты можешь так думать, но существуют и другие истины.

— Ну и ну! Только не втягивай меня в свою теологию, — сказал я.

— Ладно, так или иначе, пройдя пешком всю Россию, я добрался до Афона. Там я обнаружил её следы. Потом на какое-то время опять потерял. Это была икона святой Катерины, причём довольно необычная. Конечно, в часовнях, затерянных в лесах, их сколько угодно — святых Катерин. Она могла храниться в придорожном храме на Олимпе или в каком-нибудь крупном монастыре в Метеоре. Несмотря на всю помощь, я тёрпел неудачу за неудачей. Православная Церковь странно организована — или, может, дезорганизована; что пользы, например, в церковном послании, когда половина низшего духовенства невежды?

— Назначь вознаграждение.

— Всё это мы делали. Я перебрал сотни икон, больших и маленьких, но не нашёл среди них ту, что принадлежала моей матери. Понимаешь? Теперь за поиски взялась фирма, и они скажут мне, где она находится, но при условии…

— В жизни не слышал, чтобы так обращались с человеком, — сказал я.

Кёпген чуть не расплакался.

— Я тоже, — выдавил он, — я тоже.

— Я бы наотрез отказался ехать.

— Может, я и откажусь. Надо подумать. С другой стороны, пожалуй, это не такое уж трудное дело; это может занять у меня месяц или два, зато потом я по крайней мере найду её; тогда старец Димитрий будет доволен. О Господи! — Он ещё раз глотнул из бутылки и погрузился в мрачное молчание, размышляя над роковыми обстоятельствами своей судьбы.

Я оставил его думать в кресле, а сам отправился принять ванну. Я решил, уж коли фортуна повернулась ко мне лицом, переехать, не откладывая, в лучший отель города и поселиться в номере поприличней. Места мне и тут хватало, но ужасно хотелось продолжить эксперимент — пожить на широкую ногу. Да, там ведь и жратва — не сравнить со здешней. Я не спеша вытирался, когда в дверях ванной возник Кёпген. Вид у него всё ещё был отсутствующий.

— Знаешь, — наконец проговорил он медленно, — я, пожалуй, сделаю, как требует Джулиан. Если хочешь чего-то добиться в жизни, приходится идти на жертвы, что скажешь?

Я хмыкнул с видом человека умудрённого и рассудительного, однако далёкого от подобных проблем.

— Вот увидишь, — сказал он, — вот увидишь, приятель. Придёт и твоя очередь. Ты уже познакомился с Джулианом?

— Нет.

Я неторопливо оделся; был прекрасный солнечный день, и мы прошли пешком через все Афины, делая остановки в тени увитых виноградными лозами беседок уличных кафе, чтобы выпить вина, сопроводив его méze [60] Лёгкая закуска (греч.) . . Кёпген больше не вспоминал о своей иконе, чему я был рад; вся эта история казалась мне скучной сказкой. В конце концов, если человек столь острого ума, далеко уже не мальчик, позволяет фирме играть на подобных детских суевериях, туда ему и дорога. Но я тут же устыдился таких мыслей, взглянув на его мрачное, осунувшееся лицо. Он начинал мне очень нравиться. Когда мы прощались, я — собираясь идти заказать номер в отеле, он — обратно в свою семинарию, он тихо сказал:

— Боюсь, тут ничего не поделаешь. Придётся ехать. Дам сегодня телеграмму Иокасу.

Он пошёл по извилистой улице, но вдруг бросился назад и схватил меня за рукав.

— Чарлок, — сказал он просительно, — можно, я оставлю у тебя мои тетради с записями, если решусь ехать?

Его тон тронул меня.

— Ну, конечно, можно.

И в тот же вечер, вернувшись в новый отель в сознании, что должен сменить и убогий свой гардероб, чтобы соответствовать такой шикарной обстановке, увидел на каминной полке стопку знакомых школьных тетрадей, скреплённых резинкой. Но никакой записки; пришлось предположить, что Кёпген уступил требованиям фирмы и, возможно, сейчас уже едет на север. Я даже позавидовал тому, что он отправился в такое необычное путешествие. На столике в нише меня ждал обед. Я не удержался и потрогал дорогие скатерть и салфетки. В Афинах большая редкость такое великолепное, отглаженное столовое бельё. Этим вечером я решил поработать над своими кристаллами и перенёс белые фарфоровые подносы в ванную комнату. Но тут зазвонил телефон, и, когда я поднял трубку, передо мной, так сказать, предстала Бенедикта; её голос звучал так близко, что я было подумал, она говорит из номера этажом ниже. Но нет, она была в Швейцарии.

— Дорогой, — ласковый голос заставил сердце перевернуться в своей могиле. Все сомнения, все колебания в мгновение улетучились, и по вернувшейся боли я понял, как страстно я хочу, чтобы она была здесь, рядом со мной. Бедность слов в сравнении с переживаниями была оглушительной. — Никого и никогда ещё мне так не хватало, как тебя. Это обо всём говорит. — Я чувствовал то же самое, сидя с искажённым лицом и стискивая в руке телефонную трубку. — Мы поженимся в апреле. Джулиан всё устроил. В Лондоне. Ты согласен?

— Зачем так долго ждать, Бенедикта?

— Я вынуждена. Таково распоряжение врачей. Раньше не смогу отсюда уехать. О, как мне тебя не хватает, я по тебе скучаю! — В отчётливо слышимом магнетическом голосе зазвучала нотка знакомого отчаяния. — Джулиан составляет условия соглашения, брачного контракта.

— Какого ещё соглашения? — недоуменно спросил я.

— Относительно моей доли в фирме. Мы должны быть абсолютно равны в любви, дорогой. — Неожиданно линия заглохла и зазвучали тысячи голосов, пытающихся докричаться до своих собеседников.

— Бенедикта! — кричал я и слышал её голос, хотя разобрать, что она говорила, было невозможно. Телефонистка на станции отключила её и обещала соединить меня позже. Со смешанным чувством ярости и эйфории я бросился на кровать.

Господа присяжные, теперь я могу сказать вам, что любил женщину, которая заседала в бесчисленных комитетах, выступающих за эмансипацию других жёнщин, никогда не произнося речей и пряча в перчатке левую руку с обкусанными ногтями. Как ни странно, что нужно женщинам, так это чтобы их били до полусмерти, делали из них рабынь, насиловали и заставляли трудиться на кухне, когда они беременны. Прокуси ей шею, Уилкинсон, проткни штыком, и она будет навек твоей. Беспредельный мазохизм — вот что доставляет им удовольствие; пенис для них слишком нежное оружие. Нет, эмансипация этих созданий — шутка. (Бенедикта, посмотри мне в глаза.) Женщина по рожденью — волна, рабыня; и всё же, может, есть где-то среди них одна, всего лишь одна, непохожая на остальных, отвечающая истинному назначению женщины. Какому назначению, Феликс? Любви! Этого не было ни до, ни после, я имею в виду, что мы этого не видели. Уп! Извините, отрыжка.