Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)

– Ты… это… с Нобелем поосторожнее насчет привлекательности, – осторожно, но с подковыркой посоветовал Фунт.

– В смысле?

– Ну… в прямом.

– Он чего… Это… Сказал кто?

– Нет.

– А откуда знаешь?

– Так видно же.

К беседе подключился Алексеев:

– Ты чего, Фунт, сидел что ли?

– Да не помню я.

– А откуда вещи такие знаешь?

– А чего тут знать, когда видно.

– Вот и поговорили…

– Поговорили.

Далее дела на пилораме развивались следующим образом. Старшой по поручению Мирзы разработал «Устав рабочего пилорамы», каковыми считались все находящиеся за колючей проволокой, включая женщин и грудных детей.

Согласно п. 1 Устава, он был действительным до тех пор, пока рабочие, изначально порочные и греховные существа, не сделают следующие две вещи (п. 2): не откроют имена похитителей леса и не вырастят на территории пилорамы количество деревьев, позволяющее возместить ущерб (ворованный лес сгорел вместе с грузовиком, мирзаевы люди поспели лишь к тлеющим головням).

Все это можно было объяснить и проще. Мирзу «клинило». И в своем «клинче» он был уже неудержим.

За выполнением Устава неустанно следили Старшой, Малой и все их люди, число которых доходило уже до двенадцати человек.

Закончив с Уставом, Мирза собрал у себя в кабинете Старшого, Малого и Тугрика на совещание. Оно было коротким.

– Остаешься за меня, – сказал он Тугрику.

– А ты?

Мирза засмеялся. Смеялся он минут десять. А на одиннадцатой, не замолкая, открыл стол, достал пистолет и выстрелил себе в рот.

Алексеев на достаточно долгий во времяисчислении пилорамы период выбился из общей струи. До общих работ сторожей не допустили сами же рабочие. И все из-за пайка.

С горя он начал писать книгу, думая назвать ее то ли «История пилорамы», то ли «Летопись пилорамы», то ли «Хроника пилорамы». Так и не выбрав окончательно какое-то одно название, Алексеев начал с главы «Паек». Ах, паек-паек, сколько написано про тебя интеллигентами во всех поколениях и всех поколений… Но что-то заносит автора, и он боится, как бы его настроения не передались персонажу, и удаляется восвояси.

«…А сколько из них просто готовы были глотки друг другу грызть из-за этого пайка. И ведь грызли.

Паек рассчитан на сто пятьдесят порций. Он сносен: вермишель быстрого приготовления три раза в день. „И суп, и мясо, и мука“, по словам еще живого Мирзаева, который успел сделать это нововведение. Плюс емкость из-под лосьона „Троя“ с разведенным спиртом. Крепость этого состава зависит от объема работ, которые нужно выполнить. Тем тяжелее и грязнее работа, тем крепче напиток. Его раздают только после того, как Старшой примет работу.

Сторожей Нобель, выполняющий обязанности „смотрящего“ за порядком, списал на „второй паек“, который дают также женщинам и детям: вермишель быстрого приготовления два раза в день с понедельника по пятницу и один раз в день по субботам и воскресеньям; без спирта.

Внутреннее же распределение пайка происходит следующим образом. Мужики, у которых на пилораму загнали родственников, выменивают у бобылей „бич-пакеты“ на спирт. Бобыли оставляют себе, таким образом, двойную порцию спирта, а семейные несколько упаковок лапши. Бобылей из ста пятидесяти рабочих семьдесят человек, в основном это молодые парни до тридцати и мужики за пятьдесят.

Бывают и сложные ситуации, когда у молодых парней загнаны в барак сестры и матери. В этом случае в семейные обычно уходит отец, если есть такой, а парень смотрит сам, в бобылях остаться или уходить за родителем. Получается по-разному…»

«…Бобыли стали умирать через месяц после введения пайковой системы. Диагноз один (здесь щегольнул знанием медицинской терминологии Старшой): „Доза алкоголя, не совместимая с жизнью“.

Похороны бобыля – единственный повод хоть под охраной вырваться с территории пилорамы, поэтому ближние (те, кто в бараке рядом спал или в одной бригаде работал) находятся в большом количестве. Они и скорбят в похоронной процессии, а потом возвращаются обратно…

…Серьезным испытанием всего бытия пилорамы стала инаугурация ее нового начальника, которым был назначен Тугрик. По словам наиболее компетентных в политологии рабочих, личность последнего не вполне соответствует должности, которую он вот-вот займет. Главный аргумент – слишком малый словарный запас…

…Но тут неожиданно выяснилось, что в лексиконе Тугрика появились новые фразы. И пилорама содрогнулась.

Начался передел, и у рабочих появился веский довод безо всяких кавычек добрым словом вспоминать Мирзу.

Первая неделя правления Тугрика унесла жизни тринадцати бобылей, трупы появились и в женском бараке…»

Автор считает своим долгом дополнить историка либо же летописца, потому что ему, автору, известны некоторые причины описанных выше следствий.

Тугрик, вступая в должность и сидя в своем кабинете, выдал Старшому фразу:

– Экономить на сырье.

– В смысле? На лесе, что ли? Да как?

– Нет.

– Так на чем? На станках? Полетит все…

– Нет.

– На мужиках, что ли?

– Фас.

– А как?

– Наливать сколько?

– В смысле… А! Типа!

– «Троя».

– Ну, ты блин!..

– Баб в расход.

– Зверина!..

– Не сразу.

– А если мужики восстанут?

– «Троя».

– Так подохнут все.

– Не сразу.

– Так все равно подохнут.

– На наш век хватит.

«…И этой же ночью в женский барак вбежал один из доходящих бобылей с автоматом и избирательно, чтобы не попасть в мужиков (многие женщины были не одни), сделал бобылями десять из них. А потом застрелился сам, навсегда посеяв зубья вражды между семейными и бобылями.

Автор „Истории…“ просит прощения за тот холодный тон, с которым он повествует о событиях, ужасных и отвратительных по природе своей, но он столько раз видел по телевидению, как мерзавки и мерзавцы с микрофонами делали шоу и деньги на человеческом страдании, что не хочет уподобляться им. Он пытается, кипя и взрываясь изнутри, остаться в своей ненависти трезвым и в своей субъективности объективным….

…А наутро рабочих наказали коллективным нарядом вне очереди „за нанесение увечий охраннику и лишение его огнестрельного оружия“. Тот, видимо, был настолько изувечен, что даже не показался коллективу».

«За неделю „Троя“ унесла жизни тринадцати человек, о чем уже было сказано выше. Первый из них – Толян – оказался инициатором массового отравления.

– Ура! „Троя“! – вскричал он. – Я после армии пил! Нектар!

И пошли бобыли выменивать у семейных „бич-пакеты“ на „Трою“. Наменяли, выпили и умерли.

Бобылей похоронили, ряды их тут же самым печальным образом пополнились, о чем тоже в свою очередь было сказано.