Мордехай Рихлер - Версия Барни

Насладившись смехом присяжных, Хьюз-Макнафтон продолжил еще увереннее:

— Конечно, хотя мой подзащитный был, что вполне понятно, шокирован увиденным в спальне — его обожаемая жена, его любимый друг… — это все же не давало ему лицензии на убийство, но дело-то в том, что убийства как раз и не было! А если было, так был бы и труп. Мистер Москович и мой подзащитный поссорились, это правда, и оба крепко выпили. Слишком крепко выпили. Мистер Москович решил после этого пойти искупаться — не лучшая идея в его состоянии, — а мистер Панофски, не привыкший потреблять алкоголь в таких количествах, лег на диван и отключился. Проснувшись, он не смог найти мистера Московича ни в доме, ни на мостках. Испугался, что тот утонул. Обращаю ваше внимание: мой подзащитный не сбежал, никуда не скрылся, подобно миссис Панофски. Наоборот, немедленно пригласил полицию. Приезжайте быстрее, сказал он. Разве так ведет себя человек с нечистой совестью? Нет. Определенно нет. Да, вам сказали тут, что из револьвера, принадлежавшего отцу мистера Панофски, инспектору следственного отдела Израилю Панофски, стреляли. А из того, что мой подзащитный на вопросы о револьвере сперва соврал, такой сыр-бор раздули — ух, куда там! Ну да, это печально — он должен был понимать, что Surete как-никак наша опора и защита. Но! Ведь это тоже понятно: в тот момент Барни Панофски был огорчен и испуган. Поэтому он дважды пустился в невнятные, уклончивые объяснения происхождения револьвера. Но в конце концов он добровольно сказал правду, тогда как мог бы молчать и требовать присутствия адвоката. Вспомните, он же сын инспектора полиции, воспитанный в уважении к закону, и никто его говорить не вынуждал. Как счастливы граждане нашей страны, нашей провинции, — возвысив голос, проговорил Хьюз-Макнафтон и сделал паузу, чтобы с поклоном кивнуть О'Хирну, — счастливы, что живут не в какой-нибудь стране Третьего мира, где подозреваемых полицейские избивают, где это в порядке вещей. Нет, нет. С нашей Surete нам повезло, у нас есть все причины гордиться поведением ее служащих.

Итак, мистер Панофски рассказал следователю сержанту О'Хирну правду. Он в шутку выстрелил в воздух над головой Московича. Если бы это было не так, наши проницательные сыщики нашли бы следы крови — в коттедже, на лужайке . Хотя бы где-нибудь. Они обыскали все снизу доверху, вывернули все наизнанку, приводили собак, но крови не нашли нигде, не нашли и следов борьбы, а искали ведь специалисты, которые знают свое дело! Почему же они ушли ни с чем? Да потому что Барни Панофски говорит правду. Ну так где же тогда, напрашивается у вас вопрос, пропавший мистер Москович? А он объявится где-нибудь — и ведь не в первый раз! — под вымышленным именем. Но как же так, справедливо задается вопросом сторона обвинения, как это он исчез, оставив всю одежду? А всю ли? Разве следователь О'Хирн знает точно, сколько и какой одежды привез с собой мистер Москович? Возьмется ли сержант О'Хирн под присягой заверить нас, что мистер Москович не припрятал где-нибудь заранее рубашку, пару штанов, туфли и носки? Ах да, он же оставил банковскую книжку, и с этого счета никто больше денег не снимал. Но готовы ли мы поручиться, что у него нет других счетов в других банках? Может, в других странах даже! Мистер Москович человек неординарный. К тому же больной человек, наркоман и отчаянный игрок. Не мог ли он сбежать, взяв себе новое имя, исчезнуть, чтобы уйти от наркодилеров, букмекеров, каких-нибудь владельцев казино, которым он задолжал огромные суммы? Вы услышите здесь показания свидетелей, в том числе видного канадского писателя и всемирно знаменитого американского художника, которые знали обоих — и мистера Московича, и мистера Панофски — еще по Парижу, так ведь и там мистер Москович исчезал, причем бывало, что и не на один месяц. А еще я в качестве свидетельства представлю вам рассказ, написанный мистером Московичем, однако предварительно я должен извиниться за непристойный, а иногда и богохульный язык этого произведения, который может оскорбить вас. Рассказ называется «Марголис», он про человека, который бросает жену и ребенка, чтобы начать новую жизнь под новым именем в другом месте. Интересно, что у мистера Московича — то-то вы удивитесь, даже для Барни Панофски это было сюрпризом — действительно есть жена и маленький ребенок, которые живут в Денвере, и они столь высокого о нем мнения, что даже не приехали сюда. От свидетелей вы узнаете — а я еще и корешки чеков в доказательство приложу, — что время от времени мистер Панофски выручал своего друга, платил за него, когда тот проигрывался до того, что становилось совсем уж некуда деваться… и это тот самый друг, которого он обнаружит в постели со своей женой!

Я не буду заставлять горемычного мистера Панофски выступать в этом суде. Без вины виноватый, он и так настрадался. Дважды предан. Женой. Лучшим другом. Но уж на ваш-то здравый смысл я рассчитываю, вы оправдаете его. А в заключение, рискуя показаться нескромным, я вам при-знаюсь, что жизнь у адвоката — ох, не подарок! Ну вот хотя бы сегодня: дело, в котором я участвую, настолько абсурдно, в нем так не сходятся концы с концами, что мне стыдно за это деньги брать! А прямо отсюда я еду защищать человека, которого обвиняют в краже сокровищ Короны из Тауэра в Лондоне. Там только одна загвоздка. Сокровища все на месте! Вот и здесь то же самое. Уважаемого человека обвиняют в убийстве. Загвоздка. Отсутствует убитый. Спасибо за внимание.

О'Хирн рассказал, что, приехав ко мне на дачу, он обнаружил у меня на ладонях свежие мозоли, которые я объяснил тем, что копал грядку под спаржу. В результате дальнейших расспросов он выяснил, что семейная жизнь у меня далека от идеала, а в Торонто у меня любовница, еврейка. «Не пытайтесь еще и ее к этому приплести, хамская ваша рожа!» — сказал ему я. О спрятанном [sic!] револьвере я ему трижды солгал, а потом сказал: «Я попал ему прямо в сердце, а потом закопал в лесу, где ваши придурки как раз сейчас рыщут». И вообще во время допроса я проявлял враждебность, сыпал непристойностями и не раз всуе поминал имя Господа нашего Иисуса Христа. Кончил тем, что полез в драку, и меня пришлось усмирять. Презрительно отзывался о неевреях, служащих в Surete du Quebec, а его самого — тут О'Хирн, прежде чем цитировать, извинился за грубость языка — назвал напыщенным малограмотным мудаком…

Тут я прямо-таки восхитился: экий мерзавец!

…В библиотеке у обвиняемого, продолжил свою речь О'Хирн, наличествует много книг, запрещенных Церковью [346] * …много книг, запрещенных Церковью… — список книг, запрещенных Католической Церковью (Index Librorum Prohibitorum), официально публиковался вплоть до 1966 г. . Авторы одних — масоны, других — известные коммунисты, и все, как правило, собратья обвиняемого по вере, причем о чтении он сказал так: «Готов поспорить, что последней книжкой, которую ты прочитал, были "Приключения Винни Пуха" в детском переложении, да и то ты до сих пор силишься понять, о чем там речь. Где тебя учили допрашивать подозреваемых? Или ты "Звездных войн" насмотрелся? Начитался комиксов? Нет, это я бы прочухал. У тебя бы тогда пузырь изо рта торчал!» Из уважения к презумпции невиновности (хотя интуиция следователя говорит ему совсем иное) О'Хирн навел справки в Нью-Йорке. Там выяснилось, что убитый — «или исчезнувший», скривившись, выговорил О'Хирн, — домой не вернулся. А его банковский счет по сей день не тронут.