Мордехай Рихлер - Версия Барни

— А ты-то почему не женился?

— А — нет?

— А — да?

— Сними галстук и обвяжи им мне руку.

Прежде чем удалось засунуть иглу в вену, два раза он облился кровью, попадая не туда, куда надо, потом по дороге на озеро дремал, стонал, бормотал какие-то нечленораздельные жалобы — видимо, его мучили невыносимые кошмары. За столом во время обеда снова умудрился заснуть, и я уложил его в постель. На следующее утро я уехал в Монреаль, там слишком много выпил и, когда вернулся еще днем позже, но зато раньше, чем меня ждали, нашел Великого и Ужасного в кровати со Второй Мадам Панофски.

— Это твоя вина, — борясь с безостановочным хихиканьем, простонал Бука. — Выезжая из города, ты должен был позвонить.

Взбешенная до истерики жена, сидя за рулем «бьюика», орала:

— Тоже мне, друг называется! И что ты теперь собираешься с ним делать?

— С ним? Что делать, что делать… Убить его, вот что делать, а потом, может быть, и до тебя с твоей мамочкой доберусь!

— Fuck you! — взвизгнула она, вдарила по газам и рванула вперед так, что из-под задних колес брызнул гравий. Ну, а мы с Букой вдарили по «макаллану».

— Тебе бы надо зубы повышибать, Бука, — сказал я, но тоном скорее игривым.

— Только сперва я должен искупаться. А! Еще она меня про Клару все пытала. Ты знаешь, как я сейчас вспоминаю, мне кажется, я был для нее не более чем удобным таким deus ex machina. Хотела рассчитаться с тобой за ту женщину, что у тебя в Торонто.

— Минуточку, — сказал я. Сбегал в спальню и вернулся со старым отцовским табельным револьвером, который положил на стол между нами. — Что, испугался? — спрашиваю.

— Да подожди ты с этим, дай сперва поплаваю с-маской-с-трубкой.

— Бука, ты можешь мне оказать одну услугу?

— Например?

— Я хочу, чтобы ты согласился быть соответчиком на моем бракоразводном процессе. Всего-то и надо, чтобы ты подтвердил, что я пришел домой к возлюбленной жене и обнаружил тебя с ней в постели.

— А, так ты это специально, негодяй, подстроил!

— Да нет же, нет. Честно.

— Использовал меня как наживку!

— Неправда. Но, может быть, пришло время и тебе ради меня раз в жизни выложиться.

— Это как понимать?

— Да как! Сколько раз я тебя за эти годы выкупал из долговой ямы!

— А-а.

— Вот тебе и а-а.

— То есть ты наперед купил меня с потрохами?

— Черт!

— А что, если я брал у тебя деньги, потому что больше ты все равно ничего дать не способен?

Эта его фраза повисла в воздухе и долго там трепыхалась, пока я не ответил каким-то не своим голосом:

— Между прочим, мне ведь для тебя, Бука, в долги влезать приходилось.

— О, это уже становится интересно!

— Ладно, in vino veritas [362] Истина в вине (лат.). .

— Только не говори мне, что тебя в твоей дворовой школе учили латыни.

— Вот те на! Это уже удар ниже пояса.

— Нет. Скорее ты у нас что-то распоясался. Ты старый друг или ты — блин — бухгалтер?

— Считай как тебе нравится. Но раз уж пошел такой разговор, скажи-ка ты мне, куда девался тот твой роман, которого так ждет литературный мир?

— Это ты спрашиваешь как друг или как инвестор?

— И так, и этак.

— Я над ним в поте лица работаю.

— Бука, а ведь ты мошенник.

— Что, подвел тебя?

— Когда-то ты был писателем, и чертовски хорошим, а стал обычным наркоманом с претензиями.

— Ага, не оправдал твоих надежд. Мне было положено удивить мир, чтобы ты мог потом хвастать: «Если бы не моя помощь…»

— Слушай, ты жалок.

— Э, нет. Я скажу тебе, кто жалок. Жалок тот, кто настолько пуст, что ему нужны чьи-то чужие достижения, чтобы оправдать собственную жизнь.

Я все еще барахтался, сраженный этим ударом, а он улыбнулся и говорит:

— Что ж, если ты не против, пойду купнусь.

— Хотелось бы знать, почему, взяв в руки чью-нибудь книгу — чью угодно, — ты теперь не можешь ее не высмеять?

— Потому что именно теперь и печатают, и хвалят зачуханную дребедень. А я не опускаю планку, в отличие…

— Ты хотел почитать настоящего писателя? Вот, взгляни, — сказал я и бросил ему книжку Сола Беллоу «Гендерсон, король дождя».

— Когда-то Лео Бишински все понять не мог: «И как ты, — говорит, — терпишь этого незнайку из Монреаля?»

— На что ты конечно же отвечал, что терпишь, потому что мы друзья.

— Да господи боже ты мой, я же вел тебя, учил всему на свете! Совал тебе в руки нужные книги. И вот во что ты превратился. Телевизионный проныра. Женатый на вульгарной дочке богатенького папы.

— Ну не такой уж и вульгарной, раз ты ее только что оприходовал.

— Ну оприходовал, и — если уж говорить о твоих женах — не только ее. Клара, говорю, ну что ты в нем нашла? Как, говорит, что? Кормильца! Вот тут с ней не поспоришь. Но то, что она так рано умерла, для ее карьеры был просто ход конем!

— Бука, может, мне все-таки дать тебе по мозгам? Сколько в тебе дерьма накопилось!

— Зато я правдив! — сказал он.

Я не мог больше это выдерживать. Пребывал в полном ужасе. Ну и, как есть я безнадежный трус, ухватился за юмор. Сгреб револьвер и наставил на него.

— Ты будешь моим свидетелем или нет? — рявкнул я грозно.

— Об этом я подумаю в тимении глубин, — сказал он, встал и, шатаясь, побрел туда, где лежали мои ласты-масты.

— Ты так напился, куда тебе плавать, балбес чертов!

— А давай вместе.

Вот тут я над его головой и бабахнул. Но лишь в последнюю секунду поднял руку с револьвером выше цели. Так что, если я и не стал убийцей по факту, то по намерению — точно.

— Что случилось? — спросила Шанталь.

— Не могу вспомнить, где оставил машину. И не надо на меня так смотреть. Это с кем угодно может случиться.

— Пойдемте, — сказала она.

На Маунтен-стрит ее не оказалось. То есть, извините, на рю де ла Монтань. На Бишоп тоже.

— Кто-то ее угнал, — сказал я. — Не иначе какой-нибудь из обожаемых твоей матерью сепаратистов.

Пошли по Мезонёв (бывшему Дорчестерскому бульвару). [На самом деле бульвар до 1966 года назывался Бернсайдовским. — Прим. Майкла Панофски .] Вдруг она показывает и вопрошает:

— А это что такое?

— Если проболтаешься Соланж, будешь уволена.

В субботу я собирался днем поспать, уже совсем задремал было, вдруг звонит Соланж. Вопрос на засыпку:

— В котором часу мы вечером встречаемся?

— Мы? А зачем?

— Так ведь игра.

— А, да ну! Я, пожалуй, не поеду сегодня.

— Как , пропустишь хоккей?

— Знаешь, что я тебе скажу? Хватит с меня хоккея. Да и устал я что-то.

— Но это, может быть, последний раз, когда играет Грецки!

— Да ну, делов-то.

— Ушам своим не верю.

— Хочешь, отдам билеты? Сходите с Шанталь.

Через десять дней, если верить Шанталь, я надиктовал ей одно и то же письмо в третий раз за неделю. Выходя из кабинета, я, говорят, машинально вынул из кармана ключ, но не мог понять, зачем он нужен.