Мордехай Рихлер - Версия Барни

— Но ты ведь понимаешь, — сказал Филдинг, выпрастывая из-под стола длинные ноги, — что обвинение, когда им занимаются местные власти, это черный ящик. Можно сказать, вещь в себе.

— Грэм, я бы никогда не стал тебя в это посвящать, если бы думал, что ты можешь как-то повлиять на ход дела. Это было бы совершенно неуместно, — сказал я и попросил счет. А ему дал визитку: — И пожалуйста, не забудь выслать мне слайды.

Напоследок я навязался старому другу в компанию на ланч в клубе «Маунт Ройал», где, как я знал, в тот день должен был присутствовать Кальвин Поттер-старший. Остановившись у его столика, я поздравил его с помолвкой дочери, собравшейся замуж за сына сенатора Гордона Макгейла, — дескать, хорошая партия, мальчика ждет блестящее политическое будущее.

— К сожалению, однако, кальвинизм неистребим, — сказал я. — Старина Гордон, например, просто на дух не переносит гомосексуалов. Думает, это больные люди!

Уходя от темы, Поттер яростно выступил против деструктивного буйства и поджигательского радикализма, дескать, он будет настаивать, чтобы веллингтоновским вандалам — и его сыну с ними вместе — преподали хороший урок.

— Вы правы, но я-то переживаю за их ни в чем не повинных родственников. Если состоится длительное судебное разбирательство, то мелкие тайные грешки некоторых из обвиняемых (а кое у кого из них невооруженным глазом видны сексуальные отклонения — хотя конечно же временные, тут и говорить нечего), — так вот: эти грешки журналюги будут разглядывать под микроскопом — при их-то ненасытной жажде скандала в высших социальных слоях.

Втыкая вешку тут, флажок там, я себе выцыганил приглашение в клуб «Сен-Дени», где, загнав в угол министра юстиции Квебека, принялся ему страстно впаривать, будто бы в Канаде нет никакой порядочной культуры, кроме франкоканадской. А на уик-энд скрылся от мира в монастыре бенедиктинцев, что в городке Сен-Бенуа-дю-Лак, дабы удостоиться возможности возобновить знакомство с добрым епископом Сильвеном Гастоном Саваром, любящим племянником гнусной Сестры Октавии. Мы обнялись, как старые друзья, и сели поболтать. Епископ рассказал о печальном состоянии здания собора в Сен-Юсташе и о том, как позарез нужны деньги, чтобы вернуть ему былую красоту и величие. «О, мне это очень интересно, — сказал я, — ибо я так несказанно признателен этой провинции — нет, этой столь трудно нарождающейся нации — за стол и кров, который она предоставляет мне и моей семье, что я хотел бы чем-то отблагодарить родной Квебек. Однако сейчас, когда ваш брат в качестве судьи занимается делом моего заблудшего сына, моя помощь была бы, мягко говоря, не слишком уместна».

Так что даже Мириам пришлось согласиться, что я сделал все возможное, да тут и суд подоспел, и начался он устрашающе хорошо. По правде говоря, я был даже немного разочарован. Юристы колледжа разить наповал не спешили, успокоенные, видимо, тем, что родители обвиняемых пообещали полностью взять на себя расходы кафедры социологии очевидных меньшинств. Смиренный Савл был подобающе бледен, одет в костюм и отвечал на вопросы с такой робостью в голосе, что судье Савару несколько раз пришлось просить его говорить погромче.

В то утро, когда Савлу и его камерадам должны были зачитывать приговор, перед зданием суда собрались сочувствующие. Они вышли с плакатами: СВОБОДУ ПЯТНАДЦАТИ МАНИФЕСТАНТАМ И LES PATRIOTES! МЫ О ВАС ПОМНИМ. К счастью, судья, которого таким вниманием прежде никогда не баловали, был настроен великодушно. В заключительной речи он вспомнил собственные подвиги в Сен-Юсташе тех времен, когда сам был бунтующим юнцом. Да как же им не возмущаться, сказал он в частности, если их взросление пришлось на то время, когда в универмаге Итона персонал не желает понимать по-французски и все надписи на коробках с макаронами только на английском! Вспомнил Великую депрессию. Вторую мировую войну, которую знал по киножурналам. Высказал предположение, что трудные времена ниспосланы специально, дабы испытывать души сынов и дщерей человеческих. Холодная война. Наркотики. Загрязнение окружающей среды. Половая распущенность. Порнография в журналах и кино. Огорчительное противостояние англичан и французов в Квебеке. Прискорбное снижение посещаемости церкви, тут он запнулся и, как-то странно полыхнув очами, добавил: и синагоги. В свете всего перечисленного совершенно понятно и естественно, подытожил он, что молодежь сбита с толку, дезориентирована — и особенно самые честные и впечатлительные ее представители. Однако это не значит, — тут он посуровел, — что надо приходить в бешенство, бросаться громить и разрушать частную собственность. У нас нет таких, кто выше закона. И все же… все же… вслух размышлял он, пойдет ли это на пользу дела, если сыновей и дочерей респектабельных, законопослушных родителей мы отправим в места лишения свободы как обычных уголовников? Да, конечно, если они продолжают придерживаться своих радикальных верований. Но, может быть, и нет, если они охвачены искренним раскаянием.

Дав Савлу этот прозрачный намек, судья спросил, не желает ли подсудимый, пока ему еще не вынесен приговор, сказать что-нибудь в свое оправдание.

Увы, Савл уже почувствовал на себе взгляды репортеров, да и в зале среди публики было полно его горячих поклонников. В ожидании зал замер.

— Ну, говорите же, молодой человек! — лучась ободрительной улыбкой, проворковал господин судья Савар.

— Мне абсолютно похеру, к чему ты меня приговоришь — ты! старый пердун! — потому что я не считаю себя подвластным этому суду. Ты просто очередной цепной пес империализма.

Затем, вскинув вверх сжатый кулак, он заорал:

— Вся власть народу! Vive le Quebec libre!

Мириам, уверенная, что Савл все загубил, была в ужасе. Да и мы с мэтром Хьюз-Макнафтоном, испугавшись, что наши труды пропали даром, обменялись обеспокоенными взглядами. Пока господин судья пытался восстановить порядок, мне ничего не оставалось, как только сбежать из зала — я уж истомился весь, до чего хотелось перекурить.

Не прошло и нескольких минут, как в коридор выплыла улыбающаяся Мириам, а за ней разочарованный Савл, которого сразу заключили в объятия Майк и Кейт.

— Его приговорили условно, — сказала Мириам. — С обязательством не творить больше безобразий и жить дома. Кроме того, надо заплатить штраф.

И только тогда мне на глаза попался добрый епископ Сильвен Гастон Савар. Он шел ко мне с папкой, набитой чертежами и строительными сметами, и улыбался, улыбался…

Та-ак, а вот у нас свежая утренняя «Газетт» со статьей о бывшем менеджере кафетерия в вашингтонском Смитсоновском музее. За моральный ущерб присяжные присудили выплатить ему 400 000 долларов, едва услышав о том, что начальник назвал его «старым пердуном». Менеджер кафетерия, практически еще мальчик — ему и было-то всего пятьдесят четыре года, — заявил, что босс регулярно отпускает в его адрес замечания, связанные с возрастом, как-то: «Смотрите, Джим-то наш — седеет!», или: «Как дела, старче?», и наконец: «Вон наш старик идет, где кресло-каталка?»