Наталья Иванова - Новый Белкин (сборник)

Вот и марширует человечество – праведники и грешники, герои и уроды, мудрецы и дебилы – нестройными рядами в вожделенный рай. Долог ли путь? Как знать. Чем заняться по дороге? Да в соответствии с пристрастиями и дарованиями. Можно, например, написать внешне забавный (с остротами, приключениями, стрелялками, разоблачениями и литературными реминисценциями), едва ли не «коммерческий» роман о том, что жить больше некуда. (Печально оспорив в нем все «благородные», но, увы, от нашего безволья и бездумья выветрившиеся, ставшие только «словами» контраргументы.) А можно рецензию на этот роман, в которой не будет каких-либо убедительных (весомых для аудитории, хоть в какой-то мере искренне проартикулированных критиком) возражений против развернутой в романе трактовки нашего общего путешествия. Райской машине все на потребу.

А может пафосное что-нибудь под занавес грянуть? Мол, несмотря ни на что, Успенский сочинил печальную, смешную и умную книгу, а я, отстукав рецензию, пойду лекцию о Гоголе читать? В романном мире Успенского, между прочим, хоть и полный бардак царит, а «Скорая помощь» по вызову приезжает. И врач больному помочь хочет... Впрочем, безрезультатно.

17 марта 2010

Маргарита Иосифовна Хемлин родилась в Чернигове. Окончила Литинститут (1985; семинар поэзииЛ.А. Озерова). Работала театральным обозревателем в отделе культуры «Независимой газеты» (1991 – 1992) и в отделе искусства газеты «Сегодня» (1993 – 1996), на Первом канале телевидения.

Впервые напечатала прозу в журнале «Знамя» в 2005 году. За циклом рассказов «Прощание еврейки» последовали повести «Про Берту», «Про Иосифа», что позволило Андрею Немзеру назвать эту малоизвестную (пока) писательницу главным открытием 2007 года.

На вопрос, почему она пишет почти исключительно об евреях, Хемлин отвечает: «Потому что я еврейка. Я хочу рассказать о своем народе. Рассказать так, чтобы меньше становилось ненависти, непонимания, предубеждения. (...) У моих героев – судьба ХХ века. Еврейская судьба ХХ века. Страшная и величественная» («Ex Libris Независимой газеты», 18.09.2008).

Отмечена премией «Глобус» журнала «Знамя» и Всероссийской библиотеки иностранной литературы имени М. Рудомино (2007). Ее первый сборник «Живая очередь» еще в рукописи вошел в шорт-лист премии «Большая книга» (2008).

Повесть «Про Иону» вошла в шорт-лист премии Белкина за 2008 год.

Чего-чего, а силы у Ионы Ибшмана всегда было много. На войне проявлял чудеса. Ему комбат Вилков замечал с юмором: «Тебе бы быть не танкистом, а разведчиком. Ты бы таких языков натаскал, любо-дорого. Кого хочешь скрутишь».

Разведчиком – хорошо, и с людьми больше контактируешь. Но Иона сильно любил свой танк и все, что находилось там внутри. Чуть протяни руку – и в твоей власти любой механизм.

– Мы с вами, дорогие товарищи, – говорил Иона на политинформациях перед боем, – владеем чудесной машиной. Мы есть ее внутренности, мы даже ее кишки, мы ее кровь, мы ее печенка. Без нас она – чучело. А с нами – непревзойденная мощь. И помните, что снаружи – весь мир вместе с беспощадной войной не на жизнь, а на смерть. Броня – это наша шкура. Наша, понимаете? Так что в целом надо чутко относиться к танку. А он нас отблагодарит.

И только после такого вступления – про политику на данный момент.

Должность командира экипажа давалась Ионе легко. Во-первых, люди подобрались первостатейные. Кроме него – еще трое. Во-вторых, общее бескрайнее горе.

Сидит Иона внутри – снаружи по броне стучат снаряды, а он спокойно отдает различные приказы стрелку. И всегда точно в цель. Конечно, танк в конце концов подбили враги. И любимый друг, стрелок-молдаванин погиб. И другие товарищи тоже.

В 1944-м, под Кенигсбергом, Иона выжил нечеловеческим образом. В Каунасе в военном госпитале его полтора года спасали-спасали и спасли. Сохранили ноги-руки. Спасибо хирургу Каплану.

Иона очень мечтал остаться в армии на всю жизнь. Но по здоровью его комиссовали. Дело совсем шло к Победе, и с такими ранениями, как у Ибшмана, в строй категорически не рекомендовали, и к дальнейшему офицерскому направлению пути не было.

– Иди, – сказали, – домой. Орденов у тебя полно, хоть кому не стыдно показаться. Только помни: руки-ноги у тебя существуют условно-досрочно. Исключительно для вида.

И пошел гвардии старший лейтенант Иона Ибшман домой – в город Хмельник Винницкой области, откуда в сорок первом проследовал с большой группой добровольцев на Великую Отечественную.

Был ему к моменту 9 мая 1945-го двадцать один год. Так как он себе годик приписал, чтобы без осложнений попасть на передовую.

Про то, что застал в родных местах, описывать не стоит. Ничего он там не застал, что можно потрогать вещественно и на что трезво посмотреть глазами. Все близкие в земле. В родном доме чужие люди. Разводят руками:

– Якшо б твои родычи нэ еврэи булы, хто б их тронув просто так... А вы ш еврэи. Ты ш сам еврэй, розумиешь. Тут же ш иншого нэ було: еврэй – зразу гэть у зэмлю лягай. Ты дэ був? На фронти. А воны дэ? Тут. Так шо ш ты тэпэр горло дэрэш?

С неделю походил по Хмельнику, послушал рассказы, выл-выл, с кулаками лез на всякого встречного.

Потом выпил последнюю чарку. И поехал в Чернигов. Поехал по доброй, так сказать, памяти. То был единственный город, кроме Винницы, который Иона видел до войны – в школе организовали длительную экскурсию по месту биографии выдающегося украинского писателя Михайла Коцюбинского. Первая его родина, конечно, Винница. А вторая – Чернигов. Там его и похоронили на Троицкой горе, впоследствии с большим памятником-бюстом.

Иона любил Коцюбинского за одно только заглавие его лучшего произведения – «Фата Моргана»: о чем – неважно.

Вот и поехал. Как раз начало лета. Тут и цветы, и трава, и небо, и птицы. А города нет. Разбомбили подчистую – начиная с вокзала и так и дальше. В самом центре – на Красной площади, уцелело несколько зданий. Там заседала фашистская администрация. Бывшее земское статистическое управление, где Михайло Михайлович трудился до своих последних дней, стояло невредимым. Еще магистрат. Ну, банк – местами. А так – погорельщина. До самого тысячелетнего Вала и за Валом тоже.

Постоял Иона и двинулся в сторону Троицкой горы. Не то что на знакомую могилу, а просто не имел другого направления.

Людей встречалось немного. И радостные, и не сильно веселые.

Пока добрался до Троицкой, почти стемнело. Заблудился за курганом, среди громадных дубов. Прошло пять лет. Забыл дорогу. Решил заночевать в полевых условиях. Вынул из вещмешка фляжечку, отхлебнул хмельниковской самогонки: