Владимир Глотов - Оглянись. Жизнь как роман

Благообразный, отпустивший бородку «под Ильича», Владлен полысел и даже, как показалось мне, похудел и повосковел. Держался солидно, но по-прежнему помалкивал. И вдруг однажды, в пору появления на экране первых думских депутатов, Болтов, оказавшийся среди них — уже сам депутат, — заговорил, да как складно.

Из прежней жизни вдруг возникло еще одно лицо — мудрое «татаро-монгольское» лицо Юрия Карякина. Он пришел в «Огонек», узнал, что я работаю в секретариате, зашел и отдал свою, ставшую потом знаменитой, «Ждановскую жидкость», превосходную статью, которая засверкала даже в соцветии «Огонька». Опасаясь раздраженной реакции доживавшего свой век ЦК, мы постарались упрятать ее поглубже в недра номера.

Карякин — один из тех, кто вынашивал в своей душе реформы в России, но, увы, не преуспел в реальной политике. «Шестидесятники», дети двадцатого съезда, сыграли, конечно, заметную роль в переменах в стране. Вряд ли можно говорить, что они выпестовали Горбачева, а потом сваяли Ельцина, но они поддержали их, они подготовили и провели в России гигантский всеобщий умопомрачительный митинг и похоронили КПСС — это, безусловно, так. А вот когда «процесс пошел», как выражался Горби, их, продолжавших жить в прекрасном и яростном мире площадей, оттеснили на обочину. Откуда ни возьмись набежали оборотистые и хваткие ребята, бесцеремонные, быстро сообразившие, что надо делать. Как-то очень поспешно настала пора циничных карьеристов и бритоголовых рэкетиров с добродушными курносыми мордашками — а такие как Карякин, писатель, знаток Достоевского, философ, чудом оказавшийся на короткое время в роли «советника президента», были жестоко оттеснены и забыты.

Но это позже. А пока на дворе пик горбачевской перестройки, пир романтических надежд, упоение борьбой, которая ценилась выше, чем цели, а о потерях и трофеях вообще не думали.

Кто тогда был в редакции?

Ядро ее составляли новые люди. Лидировал отдел литературы — поэт Олег Хлебников и критик Владимир Вигилянский. Один мягкий и нежный, другой стремительный и язвительный, даже внешне похожий на Виссариона Белинского, с такой же острой бородкой. У них была масса помощников, авторов, литераторов, публицистов, каких-то виртуозных добытчиков архивных документов. В других отделах выделялись Анатолий Головков и Георгий Рожнов, волей обстоятельств оказавшиеся на поле брани, где шла схватка «Мемориала» с КГБ. В ту пору в редакции рядовым сотрудником работал Артем Боровик, всегда стремительный, собранный, деловой, воплощавший собою американский опыт, которым он был переполнен, побывав за океаном. И внешне полная ему противоположность — Валентин Юмашев, которому досталась доля заведовать двумя десятками женщин, отделом писем. На вид простоватый, улыбчивый, длинноволосый парень, зимой в свитере, летом в футболке, он не только справился со своеобразным коллективом, но стал выдавать со своего четвертого этажа на пятый, в секретариат, потрясающие подборки миниатюр — то, что вылавливали подчиненные ему немолодые дамы из тысяч приходивших в редакцию писем.

Среди заметных эпизодов моей работы в «Огоньке» — история со статьей следователей Гдляна и Иванова об узбекских делах. Коротич предложил снять ее из номера. Редколлегия не согласилась. Тогда главный сказал: «Давайте хотя бы изменим финальную фразу» — в ней речь шла о высокопоставленных взяточниках. Коротич хотел написать: «Возможно, берут взятки». Ему ответили: «В таком случае вообще не печатайте!» Коротич страдал, это отражалось на его лице, но мы, его подчиненные, были жестоки. Наш замечательный Виталий Алексеевич привык уже быть властителем дум, играть роль самого смелого человека в стране, он, как мотылек, порхал над костром, ни разу не опалив крылья, но теперь можно было реально сгореть. Он это понимал. Его заморские вояжи все удлинялись и учащались, из одной столицы в другую, на Запад, на Восток, за океан, он брал интервью у президентов, премьеров, коронованных особ — ведь это так замечательно. Но надо, оказывается, еще четыре раза в месяц выпускать журнал, забивать очередной гвоздь в гроб тоталитаризма. А подчиненные все усердствуют и усердствуют… Что же делать? Сомнения терзали этого милого человека!

— В конце концов, это ваше право главного редактора снять статью из номера, — сухо сказал Глеб Пущин. — Или мы публикуем так, как есть, или не публикуем вовсе.

Все смотрели на Коротича в упор, и тому некуда было деться от этих взглядов. Надо отдать ему должное, он решился.

По его карманам были рассованы документы: здесь письмо на имя Горбачева, здесь дополнительные подробности, цифры, а тут — главное — список взяточников, которые не названы в статье, самые высокие партийные вельможи. С таким вооружением, когда статья уже была опубликована, Коротич пошел в Кремлевский дворец, где как раз в эти дни проходила партийная конференция, чтобы прорваться к трибуне и, если удастся, все сказать, что осталось за кадром статьи, а потом сделать всего два шага к столу президиума и лично вручить пакет генеральному секретарю ЦК. Такие были игры.

Коротич отправился в Кремль, а Пущин, и я, и еще несколько человек сидели в его кабинете у телевизора и смотрели неотрывно на экран: вручит или не вручит?

Кого мы печатали в «Огоньке»? Критиков Татьяну Иванову и ее однофамилицу Наталью, Бенедикта Сарнова, Наталью Ильину. Выступали Лев Аннинский, Борис Васильев, Станислав Рассадин, Гавриил Попов, тогда еще профессор МГУ, поэты Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Александр Башлачев и Александр Аронов, Юлий Даниэль и Юрий Левитанский, Юрий Кублановский, не говоря о Евгении Рейне, давно любимом. Мы печатали стихи Галича. И — с продолжением — «Матренин двор» Александра Солженицына, с цитатами из высказываний тех, кто его травил: Михалкова, Катаева, Симонова, Бондарева, Проскурина, Алексеева… Именно у нас появилась «Школа для дураков» Саши Соколова. А публицистика Василя Быкова и Бориса Можаева? А статья Эльдара Рязанова «Почему в эпоху гласности я ушел с телевидения»? А Лев Разгон, Георгий Жженов, Фрида Вигдорова, Александр Каневский, Андрей Смирнов, Анатолий Рыбаков, Алесь Адамович, Виктор Ерофеев, Владимир Войнович и, наконец, Сергей Хрущев с его воспоминаниями об отце? Это был действительно парад гласности.

К нам пришли многие из тех, кого я знал прежде, — или как авторы, или работать в штат. Александр Радов, знакомый мне еще по «Интегралу», и Александр Минкин, в беспощадности и бескомпромиссности которого мало кто мог усомниться. Появилась очаровательная Аллочка Боссарт, как будто я все еще сижу в «Младокоммунисте», а на дворе семидесятые, — глядя на нее, я никогда не мог понять, какой за окном год, эта милая женщина если и менялась, то только в одном: ее перо, которым она виртуозно владела, становилось все более острым и злым.