Гарольд Роббинс - Охотники за удачей

— Мне надо выпить, — заявил он.

— Выпей. Бар вон там.

Он подошел к бару и, налив стопку, выпил залпом.

— А! — выдохнул он и налил еще.

Его серое лицо слегка порозовело. Не выпуская из рук бутылку, он плюхнулся в кресло напротив меня.

— Как ты меня нашел?

— Это было нетрудно, — ответил я. — Следовало только идти по следу фальшивых чеков.

— Ясно! — сказал он и налил себе следующую порцию, только на этот раз поставил ее на стол перед собой. Вдруг его глаза наполнились слезами. — Я не докатился бы до этого, если б не ты!

Я промолчал, продолжая есть.

— Ты не знаешь, каково это — стареть. Теряешь форму.

— Ты ее не потерял, — ответил я. — Ты ее выбросил.

Он снова взялся за стопку.

— Если тебя не интересует мое предложение, — сказал я, — пей.

Мгновение он смотрел на меня, потом перевел озадаченный взгляд на стопку с янтарной жидкостью. Его рука дрожала, и немного виски пролилось на скатерть.

— С чего это ты вдруг стал таким добреньким?

— А я и не становился, — ответил я. Беря чашку с кофе, я улыбнулся ему. — Я не менялся. Будь выбор за мной, я бы и пальцем не пошевелил ради тебя. Но Форрестер хочет, чтобы ты управлял нашим канадским заводом. Этот болван не знает тебя так, как я. Он все еще тобой восхищается.

— Роджер Форрестер? — переспросил он, медленно возвращая стопку на стол. — Он испытывал «Либерти-5», который я сконструировал сразу после войны. Он сказал, что на таком хорошем самолете ему летать еще не приходилось.

Я молча смотрел на него. Это было больше двадцати лет назад, и с тех пор появилось много прекрасных самолетов. Но Амос помнил «Либерти-5». С этого самолета начался его бизнес.

Он стал немного похож на прежнего Амоса Уинтропа.

— И что я должен делать? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Понятия не имею. Это уж ваши с Роджером дела.

— Отлично, — сказал он и с достоинством поднялся. — Если бы мне пришлось иметь дело с тобой, я не согласился бы ни за какие деньги.

Он повернулся и направился обратно в спальню, но потом обернулся и спросил:

— А во что мне одеться?

— Внизу есть магазин мужской одежды. Позвони им и закажи все, что нужно.

Дверь за ним закрылась, и я достал сигарету. Через дверь было слышно, как он звонит по телефону.

Когда принесли вещи для Амоса, я велел отнести их к нему в спальню. Когда в дверь снова постучали, я тихо выругался. Я начинал чувствовать себя дворецким.

— Привет, мистер Корд!

Говорил ребенок. Я удивленно опустил глаза. Рядом с Моникой стояла Джоан, прижимая к себе куклу, которую я подарил ей в прошлый раз.

— Макалистер послал мне телеграмму в поезд, — сказала Моника. — Ты нашел Амоса?

Я молча воззрился на нее. Похоже, Мак совсем рехнулся. Он мог сообразить, что Моника ко мне явится. А что, если я не желаю ее видеть?

— Ты нашел Амоса? — повторила Моника.

— Да, нашел.

— Ура! — неожиданно воскликнула Джоан, увидев стол с завтраком. — Я хочу есть!

Подбежав к столику, она взобралась на стул и взяла кусочек тоста. Я удивленно посмотрел на девочку.

— Извини, Джонас, — смущенно сказала Моника. — Ты же знаешь, дети есть дети.

— Ты ведь сама говорила, что мы позавтракаем с мистером Кордом!

Моника покраснела.

— Джоан!

— Все в порядке, — сказал я. — Проходи, пожалуйста.

Она вошла, и я закрыл дверь.

— Я закажу для вас завтрак, — сказал я, берясь за телефон.

— Мне только кофе, — улыбнулась Моника, снимая пальто.

— Врач уже пришел, Джонас?

Дженни стояла в дверях, закутавшись в шубку, а голые плечи и ноги ясно давали понять, что под ней ничего нет.

Улыбка сошла с лица Моники. Она холодно посмотрела на меня.

— Прошу прощения, Джонас, — натянуто проговорила она. — Мне следовало бы помнить, что к тебе нельзя заходить без звонка.

Она подошла к дочке и взяла ее за руку.

— Пойдем, Джоан, — сказала она.

Они были уже у дверей, когда я вновь обрел дар речи.

— Подожди, Моника!

— О, ты как раз вовремя, детка, — послышался голос Амоса. — Мы можем уйти вместе.

Я обернулся и взглянул на него. Больной грязный старик из бара исчез. Передо мной был прежний Амос, одетый в серый двубортный костюм. Черный плащ был изящно перекинут через его согнутую руку. Злорадно усмехаясь, он пересек комнату и, обернувшись, сказал:

— Я и мои дети не хотели бы навязывать свое общество… — он сделал паузу и слегка поклонился в сторону Дженни.

Я гневно двинулся за ним, но услышал звук закрывающегося лифта. Воцарилась тишина.

— Прости, Джонас, — сказала Дженни. — Я не хотела тебе все испортить.

Ее глаза были полны сочувствия.

— Ты тут ни при чем, — ответил я. — Все было испорчено давным-давно.

Подойдя к бару, я налил себе виски. Больше я не собираюсь играть роль милостивого самаритянина. Я осушил стопку.

— Тебя когда-нибудь трахали в норковой шубке?

Она грустно посмотрела на меня.

— Нет.

Я налил себе еще и выпил. Мгновение мы стояли друг против друга. Наконец я спросил:

— Ну, так как?

Продолжая смотреть мне в глаза, она медленно кивнула, а потом протянула ко мне руки. Шубка упала на пол.

— Иди к маме, малыш, — нежно прошептала она.

Дженни вышла из-за занавесей на камеру, и режиссер крикнул:

— Стоп! Снято!

На мгновение Дженни застыла на месте, ослепленная светом медленно гаснувших юпитеров. Затем августовская жара разом навалилась на нее, и ей стало нехорошо. Словно издалека до нее доносился шум, который поднялся у пульта звукорежиссера. Казалось, все стали смеяться и говорить разом.

Кто-то подал девушке стакан с водой. Она быстро и жадно выпила. Внезапно ее охватил озноб. Костюмер торопливо накинул халат поверх прозрачного одеяния.

— Спасибо, — прошептала она.

— Не за что, мисс Дентон, — ответил тот, глядя на нее как-то странно. — Вам нехорошо?

— Все в порядке, — ответила она, чувствуя, что покрывается холодным потом.

Костюмер поманил гримера, тот подбежал и протер ей лицо влажной губкой.

— Мисс Дентон, — сказал гример, — вам лучше бы прилечь. Вы устали.

Дженни позволила отвести себя в маленькую гардеробную. Оглянувшись напоследок, она увидела, что бутылки уже откупорены. Все столпились вокруг режиссера, выкрикивая поздравления и те комплименты, которыми рассчитывали обеспечить себе место в его следующем фильме. Казалось, что о ней уже забыли.

Прикрыв за собой дверь, Дженни легла на кровать и устало закрыла глаза. Три месяца, отведенные на съемки фильма, растянулись до пяти. Это были пять месяцев бесконечных дублей, тяжелого труда с пяти утра и до полуночи, когда она без сил валилась с ног. За пять месяцев первоначальный замысел безнадежно затерялся в лабиринте пересъемок, переписываний и неразберихи.