Лариса Ратич - Мажорный ряд

Итак, Старков-старший что-то заметил, и, не найдя понимания у компаньона, попробовал посоветоваться с женой.

- Слушай, беспокоит меня Колька. Ты ничего не знаешь, случайно?

- А чего ему надо? – та презрительно хмыкнула. – Птичьего молока?

- Ну, не знаю… Может, на личном фронте проблемы?

- У него? С такими деньгами? Не смеши, - отрезала Наталья.

- Но деньги – это ж ещё не всё, - продолжал настаивать Сергей Яковлевич. – Может быть, любовь невзаимная, а? Как ты думаешь?

- Я думаю, - засмеялась Наталья, - что нет такой любви, которую нельзя было бы проплатить. Такса просто разная.

Сказала – и тут же осеклась. Мысленно обругала себя: дура длинноязыкая, следить надо за базаром! Сергей так глянул – даже в жар бросило. Пришлось срочно заглаживать:

- Нет, конечно, бывает всякое… Может, действительно… - Наталья, наконец, овладела ситуацией. – Я поговорю с ним, Серёженька; не волнуйся.

Но «поговорить» не получилось: со своей молодой мачехой Николай никогда не вёл душеспасительных бесед.

Что касается Величко, то перемену в поведении Иннокентия заметила первым делом Лена. И она попыталась осторожно сказать об этом Павлу: мол, сын ваш, наверное, плохо себя чувствует, раздражается слишком часто. Павел Петрович, загруженный, как обычно, только своими мыслями, буркнул только: «Пустяки». И на этом кончилось.

На самом деле – ни Сергей Яковлевич, ни внимательная Лена – не ошиблись. Действительно, оба сыночка имели сейчас причины для плохого настроения: проигрались недавно в карты в пух и прах, спустили все наличные и остались ещё должны немало. Срок истекал через два месяца.

Конечно, можно было попросить у отцов; но это вызвало бы ненужные расспросы. И так уже папаши хором, дружно навязывали им «работу». Кольке Старкову – ещё ничего; сумма его проигрыша, хоть и большая, была ровно в три раза меньше долга молодого Величко.

А время шло; не шло, а мчалось, и дней становилось всё меньше и меньше. Вот-вот придётся признаваться папашке – и тогда уже не отмазаться от трудовой деятельности, гори оно всё синим пламенем! А тут ещё Лена, гусыня безголовая, лезет с разговорами:

- Иннокентий Павлович, скажите, - может, я могу вам помочь?

Ишь, мать-игуменья нашлась! Кешка ей прямо и выложил:

- Не вмешивайся, когда тебя не просят!!! Поняла?! – заорал он, краснея от злости. – Запомни, милая моя: я не нуждаюсь в жалости собственной прислуги!

Лена охнула и тяжело отступила, схватившись одной рукой за дверной косяк, а другой – за грудь. О возрасте домработницы в этом доме никто никогда не думал; она была чем-то неизменным и стабильным, вроде корзины для белья в ванной комнате. Поэтому Иннокентий, вдохновившись, продолжал вопить (становилось легче!):

- Ещё раз посмеешь полезть ко мне – не знаю, что я с тобой сделаю! Ты тут живёшь на всём готовом – ну и радуйся тихо, потаскуха старая!!!

Лена побелела как бумага и с трудом прошептала:

- Иннокентий Пав… Кеша… Мне плохо, плохо…

- Можно подумать, мне хорошо! – вскипел молодой хозяин. – Оклемаешься.

И он вышел, тяжело грохнув дверью напоследок; Лена, как сквозь ватную стену, услышала, что взревел мотор Кешкиного авто. Уехал.

Это была последняя осознанная мысль: женщина рухнула как куль с мукой. Как на грех, дома никого не было.

Через два часа приехавшая из парикмахерской Вероника застала Лену всё в той же позе на полу. Вероника истерически завопила, решив, что перед ней – мёртвая. Однако у неё хватило ума вызвать «скорую».

Врачу удалось привести Лену в сознание, но ничего утешительного он не сказал:

- Больной нужен покой и уход. Сколько продлится паралич – неизвестно. Мужайтесь; может быть, это навсегда…

Мужаться Вероника не собиралась и немедленно вызвала мужа. Тот прибыл довольно быстро, и уже к вечеру кое-что решилось: Лену поместили в маленькую комнату на втором этаже; Павел Петрович в срочном порядке, через хорошего знакомого, нанял новую помощницу.

Она явилась на следующее утро и хозяина абсолютно устроила. То, что надо: средних лет, здоровая, одинокая. Будет жить в доме (а значит, часть зарплаты вычитается за еду и проживание), делать всё, что до этого делала Лена; и к тому же, сколько потребуется, будет ухаживать за неподвижной теперь старухой. Новую прислугу звали красиво: Августа.

Она ретиво взялась за дело, и целых две недели всё шло хорошо, и даже лучше, чем при Лене. Августа шикарно готовила; с выдумкой. Она когда-то в молодости устраивала банкеты для «больших людей». К тому же была исполнительна и вежлива; а самое главное – не наблюдалось у неё в глазах того скрытого упрёка, который нет-нет – да и мелькал в выражении лица Лены…

Но однажды утром Августа решительно сказала:

- Господин барон, мне нужно поговорить с Вами, и срочно.

Величко стало неприятно: ну вот, сейчас попросит прибавки. Работы много, это так; да ещё и уход за Леной… Он приготовился торговаться, но Августа, вопреки ожиданию, заговорила не о деньгах:

- Павел Петрович, я вот о чём подумала…

Они были одни, и об этом разговоре Павел никому не проболтался. Ох и умна, оказывается, новая прислуга; умна как дьявол!

Эвтаназия – вот так красиво это называется. Лена никогда больше не встанет, это ясно как день. Сколько времени она бревном проваляется?.. Зачем же мучить; надо проявить милосердие.

- Сами видите, Павел Петрович: она отнимает у меня столько сил! А хотелось бы, чтоб моя работа вас радовала, понимаете? Не люблю я готовить кое-как, а с этой Леной – просто руки опускаются, и настроения никакого…

Августа успела, конечно, давно выяснить, что Лена здесь – никто и ничто. Иначе она б такого разговора не затеяла.

Да-да, эвтаназия – это выход.

Величко немедленно связался с надёжным врачом, в порядочности и молчании которого был уверен. Заминка произошла только с суммой; здесь возникли разногласия, которые, впрочем, удалось разрешить. Ценным было то, что молчание оказывалось в интересах обоих, и дальнейший шантаж просто отпадал. Оставалось назначить день.

Павел Петрович подгадал очень удобно, и, таким образом, о визите врача знали только он и Августа.

Чтоб не волновать Лену (которая, впрочем, не могла бы даже крикнуть), Августа накануне объяснила ей, что завтра придёт доктор и сделает очень важный укол («Лекарство дорогое, учтите! Благодарите Павла Петровича, это он достал»!), после которого Лена гарантированно пойдёт на поправку. Женщина, конечно, поверила; ведь она всю свою жизнь отдала Павлику и детям…

А на другое утро всё было кончено. Скорбящая семья торжественно проводила Лену в последний путь, не поскупившись на хороший гроб и пышные поминки. Таким образом, старая домработница приобрела заслуженный покой, вечную память и престижный гранитный памятник; а Павел Величко окончательно утвердил в правах успевшую уже стать незаменимой Августу.