Али Смит - Ирония жизни в разных историях

Я загибаю страницу на этой истории. Мне надо кое - что подготовить на завтра, и я кричу тебе как обычно, что ложусь в постель, и если ты сейчас же не придешь, то я погашу свет и буду спать, а потом уйду от тебя.

Когда мы оба лежим в кровати, я вручаю тебе книгу, открытую на этой истории. Ты читаешь ее. У тебя довольный вид. Ты снова ее читаешь, наклонившись надо мной, чтоб быть поближе к свету. Глядя через твое плечо, я читаю мое любимое в этой истории место о необыкновенном очаровании дерева и бессильном боге, украсившем себя ветвями. Ты тоже загибаешь страницу, закрываешь книгу и кладешь ее на прикроватный столик. Я гашу свет.

Я начинаю ровно дышать, чтобы ты поверила в то, что я сплю, и тогда ты потихоньку поднимаешься с постели. Услышав, как ты осторожно закрываешь дверь, я тут же встаю и одеваюсь, затем спускаюсь вниз и выхожу, как и ты, через черный ход. Это была первая ночь, когда я пожалел, что не надел теплую куртку; теперь буду знать.

Когда я пробрался к тому дому, то в темноте под деревом заметил тебя. Ты лежишь на спине прямо на земле. Похоже, спишь.

И я ложусь рядом с тобой под деревом.

Добропорядочные горожане спят в своих постелях. Нерадивые горожане спят в своих постелях. Оплатив ночь и завтрак, туристы спят в своих постелях в больших городских домах на зажиточных улицах с благоухающей высокой еловой изгородью, где цена одного койко-места за ночь составляет от 20 до 30 фунтов, и становится выше в гостинице, еще выше в пансионе, и намного выше в отеле. К озеру бежит пустующая дорога, и монстр в озере спит глубоким сном, словно на ложе, и опять холмы и небеса отражаются в воде вверх тормашками. Только половина третьего утра, а уже кругом светло.

Свет, похоже, и впрямь никогда не уходит; между одиннадцатью предыдущего вечера и двумя часами наступившего утра тонкая линия неба, которая в разгар лета обозначает сумерки, никогда еще полностью не опускалась за какую-либо из сторон горизонта, опоясавшего город, и теперь вне зависимости от ящура это место считается райским туристическим уголком, о чем начнут говорить чуть позже, но в этом же году, как о самой крупной достопримечательности Великобритании, благодаря роскошному пейзажу, приветливому народу, чистому воздуху и вот такому свету, как в середине этой ночи, земному и жутковатому, который бродит крадучись, что доступно только свету, эдакая неодолимая громадина с массивными лапами ползет по полям, и отдельным лежневым дорогам, и обеззараженным огороженным лесам; нескончаемый обход позади и поверх дерева, что растет за городской чертой, о чем мало кто из туристов знает или мало кто его находит, вот оно, стоит возле родника со стороны проселочной дороги, его ветви, ствол и корни увешаны (и все ветви на других деревьях, растущих в нескольких ярдах вокруг этого дерева в придорожном лесу, тоже пригнулись) лоскутами от рубашек, пальто, нижнего белья, юбок, занавесок, от всего, что можно разорвать, носками, шляпами, носовыми платками, шарфами — тем, что оставляют люди, загадывая желания и надеясь, что у них будет больше шансов на исполнение желаний, если они разорвут то, что им ближе, что они носят на себе или что носит их любимый человек, и все это несут к дереву и развешивают на нем.

Лес опустел. На дороге ни души. Лоскутки едва заметно шевелятся, словно вселяющие ужас листья.

Над сельскими угодьями, вдоль устья реки и по дороге в город слышно только щебетанье разбуженных птиц. В самом начале Хай-стрит, где не умолкают птичьи трели, в бетонной кабине, установленной там полицией, в которую, если запереться изнутри, нельзя никак пробраться снаружи, свернувшись в клубок, на полулежал мальчик; после закрытия клуба за ним гнались трое незнакомых мужчин, все трое бежали за мальчиком следом по пустынным ночным тротуарам мимо многоэтажных и пустующих по вечерам магазинов и через пешеходную зону, потом, окружив кабину безопасности, пиная дверь и пытаясь ее взломать, разбивая о нее что-то такое, что напоминало звук бьющихся бутылок, они вопили, что забьют его до смерти, ну а после все стихло, и доносился лишь щебет птиц, вот тогда его перестало трясти и в конце концов он заснул. Внутри кабины всегда светло. Свет в кабине — защита от вандализма. На стене установлен экран и кнопка для звуковой и визуальной связи между полицейской диспетчерской и мальчиком, который теперь знает лучше, чем когда-либо, как нажать на кнопку, и спит под экраном у стенки, съежившись и закрыв глаза рукой.

На тротуаре возле двери кабины блестят осколки разбитого стекла. Ранним утром в небе над городом кружат чайки, и словно белые вспышки виднеются их животы, но вот заблестели крыши домов и шпили церквей, а внизу — темный речной блеск; еще только три часа, а утренний свет, ничем не уступая дневному, разлился по городу, защищенному с флангов новыми супермаркетами, теми, что удобно устроились на изгибе между переброшенным с юга на север мостом, больницей и кладбищем, тем местом, где как раз и случилась та история: несколько лет назад двое мужчин решили вместе выпить и провести субботний вечер на могильных плитах, и когда уже пить было нечего, боковая дверь могильного холма неожиданно распахнулась, и они вошли внутрь и очутились среди высоких стен из утрамбованной земли, куда были вставлены факелы с горящим торфом для освещения, и кругом стояли огромные чаны, полные виски и пива, и все бесплатно, и, пьянствуя всю ночь с молодыми и счастливыми хорошо одетыми незнакомцами, чокаясь кружками и стаканами, они великолепно проводили время и были очень довольны тем, что повезло найти новую пивнушку и завести таких классных новых друзей, пока вдруг без всякого предупреждения огромная могильная дверь стремительно не отворилась, и уже протрезвевших их выбросило из могильного холма в утренний свет; и поскольку наступило воскресенье, то они прямиком отправились в город, чтобы сразу же зайти в церковь. Но город преобразился, стал совершенно иным, и все в нем было неузнаваемо, и так продолжалось до тех пор, пока они не добрались до церкви, и потом, осторожно ступая по проходу между рядами церковных скамей, битком заполненных незнакомыми людьми, добропорядочными горожанами, которые всю ночь спали в своих постелях, эти двое мужчин вдруг начали рассыпаться с головы до пят, и от них ничего не осталось, кроме двух кучек пепла на каменном полу церкви: это послужит им уроком, ибо нельзя напиваться в субботу вечером накануне воскресенья, тем более на кладбище.

А нынче в двадцать первом столетии под колышущейся летней листвой многовековых деревьев на кладбище этого пресвитерианского города стоят викторианские и эдвардианские ангелы сплошь в круглых вмятинах. У некоторых наполовину или полностью отбиты крылья; мелкими кусочками каменного крыла усыпана трава. Пустые гильзы от патронов валяются возле выглядывающих из-под одеяния пальцев босых ног одного из ангелов, еще больше гильз — в траве возле каменного постамента, на котором сидит другой, держа чашу в руках, и у него прострелен навылет нос. Редкий ангел поражен прямо в глаз или посредине лба.