Пётр Кожевников - Две тетради

Володя с Симой перестали танцевать и вышли. Виктория вышла за ними. Вернулась и сказала, что они в спальне и уже «того». Владлен сказал, что она сегодня нетерпелива. Он назвал её «ципой» и пригласил танцевать. А я пригласил Тамару.

Мы выпили уже половину бутылок. Девушки — портвейн, а мы — водку. Я был счастлив, что попал в такую компанию. Хотел поцеловать Тамару, но кто-то ущипнул меня за задницу. Это был Владлен. Он сказал, что не хотел бы конфликтовать с такой «деткой», как я. Я хотел ему что-нибудь ответить, но тут резко вошёл Володя и закричал, что больше не подойдёт к Симе на пушечный выстрел и что ему нужна «тачка». Хлопнула входная дверь. Это ушла Сима. Володя стал вызывать такси.

Тамара сказала мне, что не любит Володю за его образ жизни. Он не работает: играет по ночам в карты на деньги и тем живёт. Умный парень, а целый день торчит в «Сайгоне». Как ни зайдёшь в кафетерий — он там. И всегда лезет со всякими гадкими разговорами.

Володя услышал Тамару и сказал, что теперь он прижился в «Ольстере», а ей советует не «испражняться» его биографией так небрежно. Тут зазвонил телефон, и Володе сообщили, что «тачка» едет. Он ушёл, сделав нам на прощание двумя руками «общий привет».

Владлен с Ларисой вышли из комнаты. А мы взялись за руки и понеслись по кругу по комнате. Потом, закружившись, упали. Я упал на Тамару и быстро поцеловал её в губы. Костя с Викторией во время падения закатились под стол, но оттуда, видно, ещё долго не собирались вылезать.

Вошёл Владлен, назвал Тамару «мамой» и сказал, что пора плыть. Они ушли. Лариса сказала Косте и Викторине, что они могут идти в спальню. Они, взявшись за руки, ушли. Лариса стала скромнее, когда мы остались одни. Я пригласил её танцевать. Танцевали спокойно. Я поцеловал её в шею. Она прижалась ко мне. Кроме ощущения того, что я пьян, я чувствовал, что какая-то сила сейчас сомнёт меня в комок и бросит к ней в ноги, чтобы потом распрямить уже другим человеком. И я встал на колени и целовал её руки. От неё очень приятно пахло. Я поднял её на руки и отнёс на диван. С её ног упали на пол тапочки изумрудного цвета, шитые золотыми нитками, с помпончиками из красного меха.

Когда мы легли, я раздел её. Она всё время повторяла моё имя. Я замирал и ждал — она что-нибудь скажет, но Лариса только склоняла голову на моё плечо. Я целовал её и понимал, что меня уже захватывает новое чувство. И когда она хотела помешать, то я властно прошипел: «Лежи…» И она подчинилась.

Девятнадцатое июля.

Мама предлагала мне поехать до конца лета к бабке, а я не согласилась. Конечно, надежды никакой, но я всё равно жду. Почти не выхожу из дома. Целыми днями слушаю музыку. Мама сдержала обещание и подарила мне магнитофон. Сашка притащил разных кассет с самой попсовой музыкой.

Я очень люблю музыку. Но не однообразную и дикую, а более человечную, не такую злую, какую любят ребята. Когда слушаю, то часто даже дрожь берёт. И будто музыка мне что-то рассказывает и отвечает на мои мысли. Не могу пересказать словами, но сердце понимает, и иногда мне чудится, будто музыка говорит, что у Миши есть девчонка красивей и умней меня и он сейчас с ней и целует её, а меня не любит. А если мы с Мишей встретимся, то нас ожидают какие-то огромные события, и я чувствую, какие они громадные и важные. А чаще всего чудится, что там тоже кто-то тоскует, сидит и ждёт любимого человека, а может быть, не встретится с ним никогда. И тут же всем телом чувствую стену между мной и Мишей, и чем нежнее моё чувство, тем меньше ему надежды проникнуть через эту стену, и вижу себя с расстроенными глазами.

Двадцатое июля.

Вот и я стал мужчиной. Но, странно, кажется, что я уже давно всё это проделывал и даже привычка была какая-то. А когда к чему привыкаешь, то это тебя уже не трогает. Вообще Лариска после этого стала для меня из двух половинок, как фильм: люди на экране, а звук из динамиков.

Двадцатое июля.

Иногда мне кажется, что я ненавижу Мишку. Я злюсь на него и думаю, что никогда о нём не вспомню. Но потом вспоминаю и очень хочу, чтобы он хоть минутку побыл рядом, чтобы я могла просто внимательно посмотреть на него. И мне даже хочется поймать Мишку и запереть у себя, чтобы он не мог выйти. Тогда всю жизнь могла бы с ним быть.

Двадцать восьмое июля.

Не могу больше ходить к Лариске. Она понимает, что я ни капельки её не люблю и нужна она мне как баба. А она говорит, что влюбилась в меня с первого раза. Раньше она любила Владлена, но он, хоть и талантливый художник, а человек плохой и женщин хочет иметь, как полную пригоршню ягод. А она гордая и не хотела его делить ни с кем. Я пришёл как раз в тот момент, когда у них эти дела разваливались, и она его вызывала тогда из комнаты, чтобы сказать, что не любит и не хочет видеть. Мне она сказала, что хоть я и дикарь, а она меня любит.

А я всё время вспоминаю Гальку, даже представляю, что это она со мной, когда сплю с Лариской. Очень хочу увидеть Гальку. Как странно устроен человек. Вот я: в меня влюблена баба, которая в самом соку (ей двадцать два года), денег у неё завались и всегда хата. Её предки сейчас в Венгрии на каком-то конгрессе. Отец — большой учёный, а мать не работает и всю жизнь следит за собой. Они ничего не жалеют для Лариски. Она закончила третий курс театрального института — будет играть в театре. Ну вот, а я рвусь к девке, у которой ни кола, ни двора (вообще-то площадь у неё есть), которая не читала ни Шекспира, ни Гёте. Но ничего не могу с собой поделать, а ведь даже не знаю, за что её люблю. Передо мной часто возникают её глаза — большие, шоколадные и обиженные, как у ребёнка. Неужели мы больше никогда не увидимся?! Но как я к ней пойду? Ведь я изменил ей?! Да она, наверное, сейчас с этим кадром, как его — Сева?! Тоска!!!

Двадцать восьмое июля.

Он спал на диване одетый. Мой диван стоит у окна. Миша лежал головой к окну, и на его лице было солнце. Я подошла и села рядом. Его загоревшее лицо вспотело на солнце, оно было спокойно. Около носа было несколько прыщиков. Странно, но мне это совершенно не казалось противным, как у других ребят. Мне было интересно, что он видит во сне? Наверное, зоопарк, куда он хотел меня повести.

Миша был сегодня ночью со мной. Он позвонил вчера вечером. Спросил, можно ли зайти? Конечно, да! У Мамы сейчас отпуск, и на две недели она уехала в санаторий. Но даже если бы она была дома, то я пустила бы Мишу.

Он был выпивши, но не сильно. И опять мы сидели с ним и он был похож на маленького мальчика, а потом стал серьёзный, но серьёзный, как ребёнок. Он взял мою руку, поцеловал и стал говорить, что не может жить без меня, что понял, как я ему дорога, что у него нет никого, кроме меня. А я сказала, что не могу без него, и разревелась, как дура. Он целовал меня. Я хотела стать его, но он сказал, что лучше потом, и мы проспали остаток ночи вместе просто так.