Пётр Кожевников - Две тетради

Но всё-таки спускаюсь в метро и через десять минут я на Васильевском. Сегодня получил только одну двойку — уже достижение. В нашей группе тридцать человек, но бывает не больше двадцати пяти. Кто болеет, кто прогуливает. Я хотел слинять с двух последних часов — была спецтехнология, но на выходе дежурил мастер, и ничего не вышло. Спецуха — очень дурная наука. Преподаватель читает, а мы записываем: «Процессом резания древесины называется пиление. Элементы стружки — опилки…» И так два часа. А преподаватель любит вызвать к доске и издевается, пока ты ему отвечаешь. Не огрызнёшься — поставит тройку, а не двойку, если ни фига не знаешь. Он себя считает самым умным. Да все, наверное, так считают. Я спускаюсь в метро, а навстречу непрерывно едут люди, и каждый думает, что он и есть самый умный. На уроках эстетики вообще маразм. Первый час преподавательница рассказывает о чём-нибудь, зачитывает какие-нибудь определения, а ведь не она их и выдумала. Второй час мы записываем то, что она нагородила. Дома заучиваем. Но я думаю, что у каждого должен быть свой взгляд на искусство, любовь. А как он у нас будет, когда она так делает? Учебный год кончается, а в музее мы были только раз — в Доме научно-технической пропаганды. После занятий нас согнали на лекцию. Пожилой мужик рассказывал, как мы совершаем уголовщину, думая, что шалим. Один кадр угнал машину — хотел просто покататься, а его — в колонию. Другой, тоже из ПТУ, выточил из металла пистолет и выкрасил его в чёрный цвет. А потом на Голодае стал им стращать тридцатипятилетнюю бабу, которая шла с продуктами, хотел изнасиловать. Баба испугалась его воронёной игрушки. Изнасиловать парень не сумел, а его — в колонию. Они оба, конечно, дураки. Мне самому иногда хочется угнать машину, когда выпью. И с оружием я себя часто представляю — что бы тогда делал. Сегодня среда и нет вечерней школы. Можно прочитать книгу. Брался за неё в том году два раза — и всё никак. Совершенно нет времени.

Из училища прихожу в три часа и не могу ничего делать — валюсь и сплю. А книгу надо возвращать. Библиотекарша сказала, что на Шерлока Холмса очередь: его Конан Дойль написал.

Шестнадцатое мая.

Вчера Маринка опоздала в училище и весь день была как больная. В вечернюю школу не пошла, спросила, можно ли ко мне вечером зайти. Мама сегодня работает в ночь, и я сказала, что буду дома. Когда Маринка пришла, то сказала, что стала женщиной. Тот парень, который нацеловал ей губы, сказал, что если она его любит, то пусть отдаётся. Они были в компании. Все уже напились. Маринка и Сашка пошли в поле и там в заброшенном доме она ему отдалась. Сразу у них не вышло, и на следующий день они опять были в этом доме. Теперь Маринка не знает, что делать, если забеременеет. Ей ведь нет ещё шестнадцати, а парню этому осенью идти в армию. Ему в июле будет восемнадцать. Он работает электриком. Мне жалко Маринку. Мама всегда пугала меня, что становиться женщиной очень больно. Я спросила Маринку, а она сказала, что почти не чувствовала боли. А я думаю, что у всех по-разному.

Двадцатое мая.

Сегодня ездили с Мамой смотреть дачу. Она хочет пожить отпуск на воздухе. Там я встретил Пашку. Он стал совсем мужиком. Ростом я его повыше. Учится Пашка на третьем курсе энергетического техникума. Пошёл туда после восьми классов. Мы обрадовались встрече. Договорились встретиться в городе. Вспоминали детство. Ведь мы не снимали дачу у Вероники Егоровны восемь лет. Когда отец и мать жили вместе, они снимали каждое лето времянку в Шувалове. Я в первый же год сдружился с хозяйским внуком. Он был старше меня на два года, но не обижал. По утрам мы бегали купаться на озеро, после обеда сражались в саду малиновыми прутьями, а вечером нас не могли развести по постелям. Но один случай оборвал нашу дружбу. Пашке было тогда десять лет, и это был последний год, когда родители жили вместе. К хозяйке приехала внучка от первого мужа. Ей было девятнадцать лет. Нам она казалась взрослой женщиной. У Вероники Егоровны были сданы все помещения, и она устроила её с Пашкой в одной комнате. За Риткой каждый день заходили какие-то чуваки, и она пропадала с ними до самой ночи. Пашка говорил, что когда засыпает, то её ещё нет дома. Однажды после обеда, не дождавшись Пашки в саду, я пошёл в хозяйский дом. Когда открыл дверь в комнату, то Рита сидела на кровати. На ней была розовая грация, и она пристёгивала к поясу чулок, надетый на её полную ногу. Другой чулок висел на стуле поверх цветастого платья. Рядом с ней сидел Пашка. Я всегда видел Риту в платье или в купальнике, а тут впервые увидел её в нижнем белье. Она мне очень понравилась. Захотелось прикоснуться к розовому бюстгальтеру там, где он выдавал вершины грудей. Мне хотелось просто прикоснуться. А Рита закричала, зачем я вхожу без стука? Я спросил, почему Пашке можно сидеть с ней, а мне нельзя? Она сказала, что Пашка ей родственник. Помню, тогда я до того разозлился на Пашку, что до конца лета не играл с ним. Теперь-то я понимаю, зачем он сидел за её спиной. Пашка помогал Ритке одеваться.

Двадцатое мая.

Произошла ужасная вещь. Погиб человек — парень. Не знаю даже, как написать обо всём. В доме на соседней с нами улице собралась компания. Наркоманы. Девица, которую этот парень любил, на него за что-то обиделась. Он просил прощения. Она сказала, что простит, если он выпрыгнет в окно. А парень вышел на карниз и прыгнул. С девятого этажа. Разбился насмерть. Говорят, страшно было смотреть. Позвали милицию. Компания увидала из окна на асфальте кашу и разбежалась. Девица тоже. Ребята потом собрались, выждали, когда у неё никого не было дома, и ворвались в квартиру. Они били её головой о батарею и топтали ногами. Украли много золотых вещей. Девица эта из богатой семьи. Ребят потом поймали и судили за наркотики и избиение. Всех посадили. Девицу не судили. Она в больнице в тяжёлом состоянии, на всю жизнь останется инвалидом. Они ей всё отбили. Сейчас у нас все говорят об этом случае. Конечно, кто — что. Некоторые говорят, что, не прими они наркотиков, ничего бы не было. Парень — дурак, что прыгнул, но ведь он хотел доказать, что на всё пойдёт, что любит её настолько, что готов умереть по одному её слову. Она — дрянь, хотя, конечно, страшно, что её так отделали. Вообще, видеть избитую девочку — страшно. Когда мы ездили зимой на каток, то там девицы часто дрались из-за парней. А дерутся они страшней, чем парни. Берут в руки коньки и бьют ими по голове и лицу. Мы с Маринкой несколько раз видели такие драки. Мы туда приезжали уже с парнями, поэтому не попадали в такие истории. А избитых девочек я видела — и это ужасно.

Читать дальше