Нагиб Махфуз - Любовь под дождем

Однако в действительности она пришла не из любезности, вернее, любезность была только ширмой. Она пришла излить душу: рассказать о своей любви, о первом муже — английском капитане, о втором муже — короле икры, о дворце в Ибрагимии, затем о периоде упадка. Однако о каком упадке она говорила? Ведь пансионат ее — для господ, для пашей и беков.

Она пыталась вызвать и меня на откровенность Град вопросов. Странная женщина, веселая и назойливая, женщина на закате. Я не видел ее царицей салонов — я узнал ее лишь тогда, когда она превратилась в обломок прошлого, цепляющийся за подножку жизни, — но легко мог представить в окружении облеченных властью господ и таких же, как она, обольстительных женщин.

За завтраком я познакомился с другими обитателями пансионата. Довольно пестрая компания. Меня всегда подмывает подшутить над людьми. Если бы я умел сдерживать себя, то мог бы найти даже среди постояльцев приятеля или друга. А почему бы и нет? Оставим в стороне Амера Вагди и Талаба Марзука — они уже старики. Но что можно сказать о Сархане аль-Бухейри и Хусни Аляме? Сархан, по-моему, внешне довольно привлекателен, дружелюбен, несмотря на свой грубый голос. Но каковы его интересы? А что другой, Хусни Алям? Он действует на нервы. Таково, по крайней мере, мое первое впечатление. Чванливое молчание, сдержанность… Меня раздражает его крепкое сложение, высоко поднятая крупная голова и манера восседать на стуле — не сидеть, а именно восседать, словно на троне. Он, видно, мнит себя королем, несмотря на то, что все его владения — ничтожно малый клочок земли, а подданных и вовсе нет.

Я не раз убеждал себя: тот, кто хочет покинуть монастырь, должен принять все мирское. Но несмотря на это, всегда, когда я имею дело с незнакомыми людьми, я замыкаюсь в себе. Для меня важно, что люди скажут обо мне, что подумают. Наверно, потому мне и не везет в жизни.

Я был удивлен, увидев Сархана аль-Бухейри, входящего ко мне в радиостудию. Лицо его сияло. Он горячо пожал мне руку:

— Проходил мимо и решил заглянуть к тебе на чашку кофе!

Я предложил ему стул и заказал кофе.

— Как-нибудь я попрошу, чтобы ты познакомил меня с секретами работы на радио, — заявил он.

— С удовольствием, — ответил я.

Он рассказал мне вкратце о своей службе, о том, что он — член административного совета и учредительной комиссии.

— Мы должны принимать участие в построении нового мира, — сказал он.

— Ты веришь в социализм, достигнутый путем революции?

— Я уверен, что только революционным путем его и можно достигнуть.

Мне хотелось поспорить с ним на эту тему, но я подавил свое желание. Разговор зашел о пансионате.

— Любопытная семейка, — сказал он. — С ними не соскучишься.

— А что ты думаешь о Хусни Аляме? — спросил я, немного поколебавшись.

— Интересный парень.

— Немного загадочный.

— Да ну, напускает на себя, но интересный. Всегда готов покуролесить.

Мы рассмеялись.

— Он из знатной семьи, без должности и, можно сказать, без специальности, — сказал Сархан и продолжал назидательным тоном: — У него сто федданов земли, и он считает, что может выдвинуться, даже не имея аттестата об образовании… Так что делай выводы сам.

— Почему же он поселился в Александрии, а не в Каире?

— Он малый неглупый, хочет приобрести выгодное торговое предприятие. Здесь это легче сделать.

— Ему нужно побороть свою спесь, иначе сбегут все его клиенты.

Я спросил Сархана, почему он сам живет в пансионате, хотя уже в Александрии давно. Подумав немного, он сказал:

— Мне веселее в пансионате — там я среди людей, а что в городской квартире — все один да один.

Вечер песен Умм Кальсум. Вечер вина и веселья. В это время сбрасывается покрывало с тайников души. Сархану аль-Бухейри принадлежит значительная доля заслуг в оживлении вечера и, пожалуй, меньшая доля расходов. Я поглядывал украдкой на Талаба Марзука. Меня поражала его покорность, вялое движение челюстей, манера сидеть на стуле с видом пай-мальчика; он вынужден был выказывать симпатию к революции, хотя принадлежал к тем, чья крепость была создана на костях и крови, — теперь ему пришлось надеть маску. Что же касается Хусни, то он похож на обессилевшего орла. Правда, орел этот еще продолжает махать крыльями; возможно, он и взлетит когда-нибудь.

— Уверяю тебя, прежние противоречия полностью уничтожены.

— Вовсе нет… они лишь вытеснены новыми противоречиями. Ты вскоре убедишься в этом…

Сархан аль-Бухейри был душой нашей компании. Добросердечный, искренний, целеустремленный, он являлся живым воплощением революции.

Вскоре мне стало ясно, что Амер Вагди более всех присутствующих заслуживает симпатии и уважения. Я узнал, что именно его статьи я использовал при подготовке радиопрограммы «Поколение революции». Меня увлекли его прогрессивные, хотя и противоречивые, идеи. Очаровал меня и его стиль, отличающийся изысканностью и простотой. Старик был чрезвычайно обрадован тем, что я читал его статьи, — это говорит о том, как глубоко он переживает свой закат. Это обстоятельство невольно вселило грусть в мою душу. Он как бы уцепился за соломинку, которую я ему бросил, и часами рассказывал мне о непрерывной борьбе, о течениях, с которыми он сталкивался, о героях, которым был верен.

— А Саад Заглул? Прошлое поколение преклонялось перед ним…

— Какова ценность кумиров?! Этот человек нанес удар революции, когда она была еще в колыбели.

Что таит в своей душе Талаба Марзук, почему смотрит на всех с опаской? Вот и я поймал его неприязненный взгляд в зеркале шкафа. Не стоит обращать внимания. Таким, как он, надлежит бояться своей тени. Я наполнил его бокал. Он поблагодарил меня. Я спросил, что он думает о взглядах Амера Вагди на исторические события. Он ответил уклончиво:

— Что было, то прошло, давай лучше послушаем песни.

Я любовался Зухрой, которая обслуживала нас. Она лишь изредка улыбалась шуткам. Когда она подавала что-то Хусни Аляму, тот спросил ее:

— А ты, Зухра, любишь революцию?

Она застенчиво улыбнулась, отошла от стола гуляк и уселась возле ширмы, оттуда наблюдая за нами. Очевидно, Хусни хотел приобщить ее к беседе, но только смутил своим вопросом. Я заметил в его взгляде скрытую досаду и сказал:

— Она любит ее по-своему!

Но он не услышал или не захотел услышать меня. Через некоторое время он исчез.

Амер Вагди восхитил меня тем, что всю ночь до рассвета слушал музыку и веселился. Когда мы расходились по комнатам, я спросил его:

— Приходилось ли вам прежде слышать голос, подобный голосу Умм Кальсум?

— Это единственное, чему нет примера в прошлом, — ответил он с улыбкой.