Дмитрий Добродеев - Большая свобода Ивана Д.

Он сидит в крутящемся кресле, часами говорит по телефону, пьет кофе, потом покидает кабинет. Выходит на Оттингенштрассе, окидывает взором корты, чистые аллеи. Вест очень рад, что он не в Штатах. Здесь — культура, белые люди, чудесные биргартены и социальная защита. А там — заплеванные неграми тротуары, невкусная еда и постоянная угроза увольнения.

Вест выходит из здания, важно застегнув светлый пиджак, садится в трамвай и едет до Шиллерштрассе. Там он выходит, садится в баре, выпивает кружку «хеллес», выкуривает сигарку. Затем заходит в секс-шоп, удобно располагается в видеокабине, смотрит двенадцать или тринадцать порнопрограмм, а затем, достав салфеточку, самоудовлетворяется. Выходит из кабины с непроницаемым лицом, садится в трамвай, неторопливо едет домой. За ужином говорит с женой о станционных проблемах. Ночь проходит спокойно. Утром он снова на радио.

Февраль 93-го. В этот вечер Иван пьет с Дженнингсом. Как обычно, Дженнингс интересуется всем, что происходит в русской службе, делает короткие пометки в записной книжке. Кто с кем из насекомоядных спит, кто проигрался в казино, кто тайно сочувствует Советскому Союзу. Они сидят в гостиной на вилле Дженнингса. Жена американского разведчика ушла спать наверх, и они поглощают Maker's Mark — любимый напиток американца. Это куда лучше, чем надоевший Jack Daniels. Пятнистый сеттер лежит у их ног.

Дженнингс недоволен. Он говорит Ивану: «Долбаные журналисты подставили нас! Опять поганая статья в «Нью-Йорк Таймс»! Какой-то вредитель сидит на станции и снабжает прессу компроматом». Иван держит постную мину — из солидарности. Алкоголь уже ввел его в благостное состояние. Ему ясно, что компромат сливает изгнанный с позором Матусевич. Но надо ли говорить это Дженнингсу? Тот сам сворачивает тему: «Ладно, забудь!»

Они по-мужски напиваются, им не мешает тоталитарная американская жена. В такие минуты Ивану начинает казаться, что он понимает душу белого американца. Это самые несчастные люди на свете, на них давят политкорректность, начальство, жены, законы о харассменте… Американец хотел бы все послать подальше, как русский мужик, а его ограничивают даже в алкоголе и табаке.

Ночная пьянка с Дженнингсом. Разговор на полутонах. Очень напоминает ему разговоры с Гюнтером в Грюнвальде и Игорем Сергеевичем в Будапеште. Почему он так ценит чекистов? Он и сам толком не знает.

А кто такой Дженнингс? Он честный американский разведчик. У него печальные глаза — по долгу службы. Такие же глаза у немца Гюнтера и у русского Игоря Сергеевича. Их печалят досье, к которым они имеют доступ. А в этих досье — продажная человечья натура. Наверное, Дженнингс любит свою Родину. Но куда больше он любит свою семью, свою собаку. Иван видел, как по воскресеньям Дженнингс обедает с семьей в «Пицца-хат», как нежно помогает детям, как терпеливо жует вместе с ними пиццу и запивает кока-колой.

Уже за полночь Дженнингс делает ему предложение. Иван может стать начальником отдела новостей. До сих пор отделом командовал Уэйн Браун — пожилой американец, когда-то взятый на воспитание семьей эмигрантов из России и говорящий по-русски. Но он уже сошел с ума, этот старый хрыч. Нужен новый, цепкий человек, хороший интерпретатор и коммуникатор. Иван подходит на это место. Он далек от склок власовцев и сионистов, монархистов и демократов, он сам по себе, он абсолютно отчужден, и это очень устраивает Дженнингса. Иван — настоящий человек без свойств, каким и должен быть разведчик или писатель.

Дженнингс дает ему необходимый инструктаж: никому не препятствовать, не мешать. Соблюдать лишь элементарную трудовую дисциплину. Он сам зорко следит за тем, чтобы националистические и экстремистские тенденции насекомоядных не прорывались слишком сильно. Тогда это нарушает интересы США. Нужно бить правой рукой сионистов, левой власовцев, а ногой — скотоводов из «бабайских» редакций.

Ивану смешно. Его внутренний имам смеется. Он даже мог бы написать псевдонаучный опус в духе Шпенглера — типа, срединный путь между сионизмом и черносотенством, или опыт прохождения отрешенной мысли по ту сторону идеологем.

— Гораздо важнее, — считает Иван, — трахаться и пить хорошее вино. А также греться на солнце и плавать в Изаре. Каждый раз, когда он идет на работу через Английский парк, Иван любуется бурлящим потоком Изара, в котором барахтаются отчаянные юнцы. Иногда ему кажется, что настоящие эсэсовцы обладали такой же ледяной отвагой. Их принцип чести вводил их в круг почетных смертников.

Короче, он дает согласие. Дженнингс обнимает его: «Я так и знал, мой мальчик!»

От Дженнингса он с трудом добирается до «Арабеллы» на такси. Главное — не заблевать сиденье. Поднимается на пятый этаж, входит в апартамент. Видит привычную сцену. Катя пьяная лежит поперек кровати, пес Чук скулит на собственной луже, а телевизор показывает ночную картинку для усыпления бюргеров — бесконечное полотно железной дороги под стук колес.

Она спит. Раскинув ноги в пеньюаре. Бутылка водки на полу. Он чувствует непреодолимое желание. Приближается уже в напряженном состоянии и начинает равномерные движения. Она мычит, но не просыпается. Чук скребется в дверь. Почему она назвала пса Чук? Он думает: «Неплохо бы нанять кинооператора и заснять сцену секса. Ведь никто потом не поверит, что у него так хорошо стоит». За окнами — бледно-розовый рассвет. Солнце встает над «Арабеллой» и престижным районом Богенхаузен.

Он продолжает терзать ее, пока скулеж Чука не становится невыносимым. Катя просыпается, поднимает трубку, звонит в соседний номер: «Илона, выручай! Собаку надо выгулять».

Илона Шварц — молодец. Она заходит с бутылкой холодного «Мумма». Они выпивают по бокалу, и приятная легкость разливается по телу.

«Мумма» недостаточно. Из холодильника достается бутылка «Абсолюта», красная икра и соленые огурчики. Красная икра поступает из Союза, то бишь из России. Каждый, кто приезжает на станцию, обязан везти дюжину банок красной икры. Другой валюты в Совке нет. Штабеля красной икры громоздятся в холодильнике у Ивана и других сотрудников. С огурцами — сложнее. Немцы потребляют лишь маринованные, кисло-сладкие. Умельцы под Мюнхеном наладили производство бочковых соленых огурцов и продают их в русском магазине «Иван».

После нескольких стопок водки становится намного легче. Иван ставит видеокассету времен Перестройки. На сцене — Рубашкин поет «Мурку». В зале «Россия» ему аплодирует советская элита, в первом ряду Горбачев с Раисой.

Иван поднимается с фужером водки, звенит вилкой по стеклу: «Прошу тишины! Важное правительственное сообщение: начальство приняло решение — назначить меня шефом отдела новостей». Пауза. Илона потрясена. Катя бросается ему на шею.