Фигль-Мигль - Щастье

— Ну что говорят, — Муха повертелся в тщетных поисках зеркала. — Колбасный завод знаешь какой богатый? А у них ещё и огороды свои, и трафик они здесь контролируют, и аптеки тоже. Бабла немерено, а только никто не знает, на что они его тратят. Запросто могут ещё одно производство купить, или плантарь, или нашего губернатора, например. Покажи, что у тебя ещё с собой?

Фиговидец достал из рюкзака пакет с одеждой, вытряхнул её на кровать. Грустно, терпко запахло лавандой. У Мухи спёрло дыхание; он набожно склонился над красивыми надушенными тряпками. (Много интересного обнаружилось, когда мы все распаковались. Так, мой багаж составляли кое-какие вещи, бритва, одеколон и четыре блока египетских сигарет для личного пользования. Муха вёз гору тряпья, набор ножниц, которым очень гордился и разных шампуней столько, словно стажировался в коробейники — при этом он забыл мыло, тёплый свитер и вторую пару носков. Я взял носки, но забыл аптечку. Фиговидец не забыл ничего, но бумаги ему следовало взять раз в пять меньше. А Жёвка поехал бы налегке, как собака, не заставь его Муха взять запасные трусы и зубную щетку.)

Фиговидец задумчиво смотрел на Муху.

— А зачем им ваш губернатор?

— Затем, что у нас геоположение. Мы ближе всех к Городу. У нас инфраструктура, высокие технологии…

Фиговидец фыркнул.

— Высокие технологии? Это электрические чайники, что ли?

— А хотя бы и чайники! — рассердился Муха. — И ты из такого, между прочим, у себя пьёшь. И чайник твой у нас сделан, и плита, и фен — («феном не пользуюсь», поспешил вставить фарисей), — и лампочки. Смог бы ты жить без лампочек?

— Зимою не смог бы, — сказал Фиговидец честно, — со свечою трудно читать. Так зачем им ваш губернатор?

— Чтобы он предал национальные интересы Финбана, — отвечал Муха.

— Хочешь сказать, эти колбасники хотят мирового господства?

— Может, и хотят.

— А почему ты их назвал извращенцами?

— Да потому. Когда им, по-твоему, по бабам бегать, если они с дежурства в спортзал, из спортзала — в койку?

— И в чём извращение?

— Да в том, — Муха бережно приложил к щеке мягкую ткань рубашки, — что они вместо баб друг с другом. Или у вас это считают нормальным?

У Фиговидца всё же хватило ума сперва посмотреть на меня. Я ему подмигнул и покачал головой. Откровений о том, что считается нормальным на В.О., Муха не заслуживал, несмотря на все его выкрутасы и форс. Фиговидец, к счастью, не был одержим жаждою правды.

— Нравится? — спросил он о рубашке, бесхитростно переводя разговор.

— Ну ещё бы! — Муха воспрянул и зачастил, бессознательно, словно это была молитва, цитируя модный журнал: — Легко, стильно, в меру вызывающе…

— Вызывающе? Перестань, я очень консервативно одеваюсь. Тебе нужно посмотреть на пижонов.

— А как я на них посмотрю? — спросил Муха несчастным голосом.

— Ну посмотри на Разноглазого. Вон у него куртка от Фокса.

— Откуда ты знаешь?

— Конечно, это Фокс. — Фиговидец не поленился встать (он уже удобно разлёгся на свободной кровати), изучить мою куртку и показать Мухе золотую вышивку на внутреннем кармане. — За версту видно.

Я осматриваю отведённую нам комнатку. Места в ней хватает только для двух кроватей, двух раскладушек и света из широкого окна. В одном углу умещается красивый стеллаж, в другом — вешалка. На одной из стен (стены светлые, свежие) висит уже знакомый плакат НЕ УБИЙ, сияя глуповатой, простоватой, румяной рожей изображённого на нём дружинника. «Интересненький лубок», — говорит Фиговидец, разглядывая крепкие длани бойца. Одна рука — в замахе — указывает на надпись, другая — уже сжатая в кулак — со сдержанной силой опускается на голову хулигана. «Что такое лубок?» — спрашивает Муха. Я заглядываю под кровати, дотрагиваюсь до полок. Везде чисто, как в больнице. Здесь вообще на удивление чисто, и в коридорах пахнет каким-то крепким, но не противным антисептиком.

— Лубок — это агитационная живопись.

— Какая же это агитация? Это правда. Если они увлекутся, то ведь и убьют.

— Зачем же, — спросил Фиговидец, — ставить себя в положение, при котором возникнет опасность кого-либо убить?

Впоследствии многие, кроме нас, убедились, что Фиговидец умеет строить фразу так, чтобы смысл сказанного доходил до слушателей после паузы, полной недоумения и гнева. Тогда Муха выразил это чувство следующими словами:

— Знаешь, Фиг, свитер у тебя позитивный, а говоришь ты как пресс-секретарь.

— Но ведь ты меня понял?

— При чем тут понял, не понял? Тебя поймут, но все равно обидятся. Ты говоришь, как с бумажки читаешь. Это ненормально.

— Говорю как умею, и сам такой, какой есть! — Фиговидец разулыбался. — Ум ясен, настроение ровное, звезда твоя сияет! — проскандировал он. — Ненормально! А наркотики в аптеках продавать…

— Не наркотики, — поправил Муха, — а лекарства. Всё легально. Мы не дикие.

— Один я здесь, значит, дикий, — сказал фарисей удовлетворённо. — Понял. А не попросить ли у наших гостеприимцев какого-нибудь легального томатного сока? Пить хочется.

— Это, значит, жрачка у них хорошая, — сказал Жёвка.

— Помолчи, поц, — машинально отмахнулся Муха и тут же подпрыгнул: — Заговорил!

— Немного же он сказал, — сказал Фиговидец. — Ну так что?

Я вижу, что ему становится скучно; он хотел бы пройтись, осмотреть дом, осмотреть окрестность. Он пойдёт по улице, зажав под мышкой тетрадку, отвечая на улыбки встречных аборигенов, останавливаясь, обмениваясь какими-нибудь вещичками, делая записи и рисунки, объясняя, выслушивая объяснения, снова пускаясь в путь — и всё, что ему встретится, будет необычным, заманчивым и дружелюбным, и, вернувшись, он скажет нам: «Вот видите, везде люди». Или (так оно и будет) его принесут на носилках, его, либо то, что от него останется, и Протез, спасая свою грозную репутацию, отправит бригаду в карательный рейд, после которого у меня появится ненужная мне дополнительная работа.

Представив всё это, я засмеялся и пошел искать томатный сок.

Ржавый красный цвет обнаружился на следующий день в глазах клиента, и тот стал виден весь — тщедушный, издёрганный, трусливый, жестокий. Светло-карие, налитые кровью глаза остановились на мне, как на мишени.

— Ты думаешь, я кто? — сказал он. — Я, дружок ты мой, начальник милиции.

Я кивнул. Сегодня ему было лучше — но не ему одному.

Тот, второй, с такой же ухмылкой поднял мне навстречу голову, так же избоченился, таким же бесстыжим движением подал руку, словно предполагая, что я её поцелую. В довершение сходства он был цел: ни крови, ни ран, которые привидения так любят демонстрировать. И исчез он, как будто не я его стёр, а он сам, соскучившись, мгновенно переместился в какое-то другое пространство.