Эмилио Кальдерон - Карта Творца

Наконец свое мнение высказал и Рубиньос:

— Мне это напоминает галисийскую приходскую церковь. У которой весьма щедрые пожертвования. Это я говорю из-за обилия мрамора.

Я стал подробно объяснять Монтсе, что в Риме бок о бок сосуществуют несколько городов: древний, средневековый, эпохи Возрождения, барочный, неоклассический, Рим Муссолини. Ко всему еще нужно добавить тот, что находится на поверхности, и тот, что под нею, под домами, а также Рим грехов и покаяния, богатый и бедный, живой и тот, что извлекли из-под земли, словно труп. Есть Рим ложной перспективы Палаццо Спада, фальшивого купола церкви Сант-Иньяцио-ди-Лойола, холма Тестаччо (сооруженного из груды осколков амфор для вина и масла), возвышавшегося у древних ворот города, пирамиды Гая Цестия, египетских обелисков, памятников, неуместных в столице христианского мира, наконец, обманный Рим Пиранези.

Мне показалось, что мои аргументы убедили Монтсе, как вдруг в разговор вмешался Рубиньос.

— Вот видите, я — не единственный, кто видит с этой террасы странные вещи, — заявил он. — А еще существует такое, чего увидеть невозможно, господин стажер. Я приведу вам один пример. Однажды я брел босиком по берегу моря в своей родной Галисии и вдруг почувствовал, будто что-то сильно укололо меня в подошву правой ноги. Я остановился, чтобы посмотреть, в чем дело, думая, что это кусок стекла, но ничего не нашел и, заинтригованный, так как боль становилась все сильнее и сильнее, решил раскопать песок в том месте. И я обнаружил там зарывшуюся рыбу. Есть такая разновидность трески — рыба-паук. Это существо прячется в песке во время отлива, у нее сильнодействующий яд в спинном и грудном плавниках. Так что на том пляже была зарыта рыба, и ее невозможно было увидеть. А вдруг то же самое происходит и с кораблем сеньориты?

Я вспомнил метафорический образ корабля, плывущего против течения, которым обычно пользовался секретарь Оларра, характеризуя общее положение дел в академии, и мне подумалось, что на самом деле нас самих несет по воле волн. И кто знает, может, именно такое впечатление создавалось у человека, рассматривающего в бинокль академию с Авентинского холма — корабль бороздит римское небо.

Три недели спустя Юнио пригласил Монтсе в Ватиканскую библиотеку. Я, опасаясь, что он может, воспользовавшись случаем, похитить Карту Творца, попросил взять меня с собой. К моему удивлению, Юнио не стал возражать; напротив, он даже прислал за нами машину.

Габор встретил нас такой самодовольной улыбкой, что мне показалось, что он в курсе всего произошедшего на протестантском кладбище и именно я вызываю у него насмешку. Мне даже подумалось: а не он ли стоит за убийством Смита? Да, теперь мне все стало ясно. Он с одинаковым усердием водит машину и убивает и, вероятно, проявит такое же усердие, если придется избить кого-нибудь или подвергнуть пыткам. В его обязанности входила вся грязная работа, в то время как принц, уклоняясь от ответственности, читал стихи Байрона, которые потом, демонстрируя изысканную чувствительность, нашептывал на ушко дамам за столиком модного кафе.

— Принц ждет вас у входа в Ватиканскую библиотеку, — сообщил нам Габор.

Мы пересекли Яникульский холм, проехали через площадь Святого Петра, двинулись вдоль стен Льва IV и остановились перед воротами Святой Анны.

— Идите по этому переулку до виа ди Бельведере. Принц ждет вас там, — велел шофер.

И действительно, Юнио стоял у входа во Двор Бельведера рядом с человеком, на шее которого висело распятие. Они непринужденно беседовали, словно между ними существовали доверительные отношения. Я был уверен в том, что, встретившись взглядом с принцем, пойму, причастен ли он к убийству Смита — преступление всегда оставляет след, видимый окружающим. Однако, когда я наконец посмотрел ему в глаза, ничего особенного не произошло. Юнио казался таким же, как всегда. И тогда я понял, что смерть Смита слишком сильно подействовала на меня и все мои домыслы основываются главным образом на ревности, которую я испытываю к принцу.

— Монтсеррат, Хосе Мария, это падре Джордано Сансовино. Джордано, мои испанские друзья, — представил нас друг другу Юнио.

Церемонно пожав нам руки, священник проговорил:

— Мне жаль, что в вашей стране разворачиваются столь трагические события; они — как открытая рана на сердце католической церкви.

И перекрестился.

Это был человек с серьезным, печальным лицом. Глаза глубоко посажены, густые брови почти срослись. Он не носил сутаны, но одежда его все равно производила впечатление строгости. Когда я думаю о падре Сансовино, мне вспоминается следующее обстоятельство: по окончании нашего визита в библиотеку Юнио сообщил нам, что его друг принадлежит к ватиканской контрразведке, учрежденной кардиналом Мерри дель Валем по приказу папы Пия X в начале века, и что в свое время он служил в так называемом «Руссикуме» — учреждении, обучающем священников, которых потом тайно забрасывали в Советский Союз, чтобы они занимались там шпионажем. Принц сделал это признание с такой легкостью, будто секрет подобного рода был незначительным пустяком.

— Мы с Джордано учились вместе в Школе палеографии и дипломатии, учрежденной папой Львом XIII. Сейчас он — один из скрипторов библиотеки, так что он нам тут все покажет, — сказал Юнио.

— Но не более того. Я не хочу тратить день на обсуждение бессмысленных фантазий, — заявил священник.

— Я уже целый час стараюсь выведать у своего друга, где они хранят Карту Творца, ту карту, о которой говорится в книге, но он не признается, — улыбнулся Юнио.

Я до сих пор спрашиваю себя, чего пытался добиться принц, говоря столь откровенно и поставив в неловкое положение и собеседника, и самого себя. Иногда мне кажется, что его поведение было следствием эйфории, в которой в ту пору пребывали торжествующие сторонники итальянского фашизма. Государство Ватикан не зря обязано своим существованием фашистскому режиму. Так что теперь обитателям града Святого Петра приходилось поклоняться и Муссолини. Быть может, именно по этой причине Юнио и ему подобные ходили, распустив хвост, словно именно они являлись здесь настоящими хозяевами. Они чувствовали себя богами в собственных храмах, имеющими право собирать дань со Священного престола. Впрочем, злые языки утверждали, что, подписав в 1929 году Латеранский договор, по которому Ватикан признавался независимым государством, Муссолини на самом деле хотел, чтобы «черные тараканы» — так фашисты презрительно называли членов папской курии — находились под надзором.