Роберто Боланьо - Третий рейх

Не знаю, не знаю. Знаю только, что никак не доберусь до сути и погряз в бесполезных предположениях, которые только смущают меня. Не возьму в толк, как добряк Конрад мог сказать, что я пишу, как Карл Брёгер. Хотел бы я, чтобы это было правдой.

Благодаря Конраду я узнал о литературной группе «Рабочие Ниланда». Именно он вложил мне в руку книгу Карла Брёгера Soldaten der Erde, [12] «Солдаты земли» (нем.). а когда я прочел ее, заставил искать по библиотекам Штутгарта, куда я в конце концов стал наведываться, сгорая от нетерпения, Bunker 17 [13] «Бункер 17» (нем.). того же Брёгера, Hammerschläge [14] «Удар молотком» (нем.). Генриха Лерша, Das vergitterte Land [15] «Страна за решеткой» (нем.). Макса Бартеля, Rhythmus des neuen Europa [16] «Ритмы новой Европы» (нем.). Геррита Энгельке, Mensch im Eisen [17] «Человек в оковах» (нем.). Лерша и т. д.

Конрад — знаток отечественной литературы. Как-то вечером в своей комнате он без остановки перечислил мне двести имен немецких писателей. Я спросил, всех ли этих авторов он читал. Он сказал, что да. Особенно он любит Гёте, а из современных — Эрнста Юнгера. У него было две книги последнего, которые он постоянно перечитывал: Der Kampf als inneres Erlebnis [18] «Война как внутреннее переживание» (нем.). и Feuer und Blut. [19] «Огонь и кровь» (нем.). He пренебрегал он, однако, и забытыми фигурами, отсюда его увлеченность, которую вскоре разделил и я, кружком Ниланда.

Сколько раз с тех пор я ложился спать за полночь, потому что не только занимался расшифровкой мудреных правил новых игр, но и погружался в радости и горести, в бездонные пропасти и возносился к недосягаемым вершинам немецкой литературы!

Разумеется, я имею в виду литературу, которая пишется кровью, а не книжонки про Флориана Линдена, которые, по рассказам Ингеборг, с каждым разом становятся все более глупыми. Кстати, тут нелишне обратить внимание на одну несправедливость: Ингеборг испытывала недовольство или смущение в те считанные разы, когда я рассказывал ей на публике и более или менее подробно об успехах в той или иной игре; однако же она бессчетное число раз и в самых разных обстоятельствах — во время завтрака, на дискотеке, в машине, в постели, за ужином и даже по телефону — рассказывала мне о загадках, которые должен был разгадать Флориан Линден. И при этом я не сердился и не испытывал смущения оттого, что кто-то может услышать ее слова; напротив, я старался уяснить себе очередное дело в целом и объективно (тщетное усилие!), чтобы затем подсказать возможное логическое решение головоломки, которую выпало решать детективу.

Не далее как месяц назад этот Флориан Линден мне даже приснился. Это уже было слишком. Живо помню этот сон: я лежал в постели под одеялом, потому что мне было ужасно холодно, а Ингеборг объясняла: «Комната герметически запечатана»; в это время из коридора донесся голос Флориана Линдена, предупреждавшего, что в комнате находится ядовитый паук, который может укусить нас и затем исчезнуть, несмотря на то что комната «герметически запечатана». Ингеборг заплакала, я обнял ее. Спустя какое-то время она сказала: «Это невозможно. Как Флориан выпутается на этот раз?» Я встал и принялся бродить по комнате, открывая всевозможные ящики в поисках паука, но ничего не находил, хотя, конечно, мест, где он мог прятаться, было предостаточно. Ингеборг кричала: «Флориан, Флориан, Флориан! Что нам делать?» — но никто не откликался. Полагаю, мы оба знали, что остались одни.

На этом сон кончался. Впрочем, это был скорее не сон, а кошмар. Означал ли он что-нибудь, мне неизвестно. Обычно кошмары меня не преследуют. В детстве — другое дело; вот тогда кошмары мне снились довольно часто, причем весьма разнообразные по форме. И все же не было ничего такого, что могло бы встревожить родителей или школьного психолога. В сущности, я всегда был уравновешенным человеком.

Было бы интересно припомнить, какие сны я видел здесь, в «Дель-Map», десять лет назад. Наверняка мне снились девушки и всякие кары, как всем подросткам. Мой брат как-то рассказал мне свой сон. Не помню, находились ли мы с ним наедине или при этом присутствовали родители. Я никогда не делал ничего подобного. Когда Ингеборг была маленькая, она часто просыпалась в слезах, и ей было нужно, чтобы кто-нибудь ее утешил. Иначе говоря, она просыпалась в страхе, с ощущением жуткого одиночества. Со мной ничего такого не происходило либо происходило так редко, что я этого не запомнил.

Вот уже года два, как мне снятся игры. Я ложусь, закрываю глаза, и в мозгу сразу же возникает доска, уставленная какими-то непонятными фишками, и вот так, потихоньку, я начинаю убаюкивать себя и в конце концов засыпаю. Наверное, тогда и приходит настоящий сон, только я его не помню.

Ингеборг снится мне редко, зато она главное действующее лицо в одном из самых ярких моих снов. Это очень короткий для пересказа сон, внешне короткий, и в этом-то, наверное, заключается главное его достоинство. Ингеборг сидит на каменной скамье и причесывается хрустальной щеткой; волосы цвета чистого золота доходят ей до пояса. День клонится к вечеру. На заднем плане, где-то еще очень далеко, возникает облако пыли. Неожиданно я замечаю рядом с ней гигантскую деревянную собаку и просыпаюсь. Кажется, этот сон приснился мне вскоре после того, как мы познакомились. Когда я рассказал ей его, она сказала, что облако пыли означает встречу с любовью. Я сказал, что думаю то же самое. Мы оба почувствовали себя счастливыми. Все это происходило на дискотеке «Детройт» в Штутгарте, и, наверное, она тоже помнит этот сон, потому что мы его обсуждали.

Иногда Ингеборг звонит мне глубокой ночью. Она признается, что это одна из причин, почему она меня любит. Прежние ее кавалеры, по крайней мере некоторые из них, терпеть не могли этих звонков. Некий Эрих разорвал с ней отношения именно из-за того, что она разбудила его в три часа ночи. Спустя неделю он попытался помириться, но Ингеборг не захотела. Никто из них не понимал, что ей необходимо с кем-то поговорить после пробуждения от кошмара, особенно если она одна и ей привиделось нечто совершенно жуткое. Для таких случаев я подхожу идеально: у меня чуткий сон; я мгновенно готов к разговору, как будто мне позвонили в пять часов дня (что маловероятно, поскольку в это время я еще нахожусь на работе); меня ничуть не беспокоят ночные звонки; наконец, когда звонит телефон, я иной раз даже еще не сплю.

Излишне говорить, что такие звонки наполняют меня радостью. Тихой радостью, не мешающей мне уснуть снова так же быстро, как я проснулся. И в моих ушах звучат прощальные слова Ингеборг: «Пусть тебе приснится то, что ты желаешь, милый Удо».