Чарльз Буковски - Истории обыкновенного безумия

Когда мы ехали через Техас, бригадир-мексиканец стал разносить консервы. Он раздавал банки. Попадались банки без этикеток и с глубокими вмятинами.

Он дошел до меня.

— Ты Буковски?

— Да.

Он дал мне банку колбасного фарша и в столбце «П» написал «75». Я заметил, что в столбце «Т» за мной значится «45 долл. 90 ц.». Потом он дал мне банку фасоли. «45» — записал он в столбце «П».

Он пошел обратно в переднюю часть вагона.

— Эй! А где, черт возьми, открывалка? Как мы это без открывалки съедим? — спросил его кто-то.

Бригадир мерным шагом пересек тамбур и скрылся.

В Техасе мы стали останавливаться, чтобы пополнять запасы воды; зеленели кусты. На каждой остановке двое, трое или четверо выпрыгивали из вагона. Когда мы добрались до Эль-Пасо, из тридцати одного человека осталось двадцать три.

В Эль-Пасо наш вагон отцепили, а поезд поехал дальше. Пришел бригадир-мексиканец и сказал:

— Мы должны остановиться в Эль-Пасо. Поживете в гостинице.

Он раздал квитки:

— Это ваши квитанции за гостиницу. Там переночуете. Утром поедете на поезде номер двадцать четыре в Лос-Анджелес, а потом дальше, до Сакраменто. Вот ваши гостиничные квитанции.

Он опять подошел ко мне:

— Ты Буковски?

— Да.

— Вот твоя гостиница.

Он протянул мне квиток, а в моем столбце «Г» написал «12.50».

Открыть банки с едой так никому и не удалось. Позже их соберут и раздадут следующей бригаде.

Я выбросил свой квиток и переночевал в парке, примерно в двух кварталах от гостиниць1. Меня разбудил рев аллигаторов, в особенности одного. Четверых или пятерых аллигаторов я разглядел в пруду, а может, их было больше. Там были два моряка в белом летнем обмундировании. Один моряк был в пруду, пьяный, он дергал за хвост аллигатора. Аллигатор был злой, но медлительный и не мог изогнуть шею так, чтобы добраться до моряка. Другой моряк стоял на берегу и смеялся, с ним была девушка. Потом, пока один моряк сражался в пруду с аллигатором, другой моряк и девушка ушли. Я отвернулся и уснул.

По дороге в Лос-Анджелес все больше и больше народу выпрыгивало из вагона на остановках. Когда мы добрались до Лос-Анджелеса, из тридцати одного человека осталось шестнадцать.

По вагону прошел бригадир-мексиканец.

— В Лос-Анджелесе мы пробудем два дня. В девять тридцать утра отходит поезд, путь двадцать один, утром в среду, поезд сорок два. Все это написано на конвертах, в которых лежат ваши гостиничные квитанции. Кроме того, вам полагаются талоны на питание, которые можно отоварить в кафе «У француза» на Мейн-стрит.

Он раздал по два конвертика, один с ярлыком «КОМНАТА», другой — «ПИТАНИЕ».

— Ты Буковски? — спросил он.

— Да, — сказал я.

Он протянул мне мои конвертики. И приписал «12.80» в моем столбце «Г», а в столбце «П» — «6.00».

Я вышел из здания вокзала Юнион-стейшн и, когда переходил площадь, заметил двоих коротышек, которые ехали в поезде вместе со мной. Они шли быстрее меня и переходили площадь правее. Я посмотрел на них.

Оба широко улыбнулись и сказали:

— Привет! Как дела?

— Нормально.

Они прибавили шагу и, спешно перейдя Лос-Анджелес-стрит, направились к Мейн…

В кафе ребята тратили свои талоны на пиво. Я тоже истратил свои талоны на пиво. Пиво стоило всего десять центов стакан. Почти все напились очень быстро. Я стоял у самого крайя койки. Обо мне они больше не говорили.

Я пропил все свои талоны, а потом за пятьдесят центов продал другому бродяге свои квитки на жилье. Я выпил еще пять стаканов пива и ушел.

Я пошел пешком. Я пошел на север. Потом я пошел на восток. Потом снова на север. Потом я шел мимо свалок, где были груды сломанных автомобилей. Один малый мне как-то сказал: «Каждую ночь я сплю в новой машине. Вчера ночью я спал в “форде”, позавчера — в “шеви”. Сегодня я собираюсь ночевать в “кадиллаке”».

Я нашел место, где ворота были закрыты на цепь, погнулись, а я был достаточно худ, чтобы протиснуться между цепью, воротами и замком. Я огляделся и нашел «кадиллак». Года выпуска я не знал. Забрался на заднее сиденье и уснул.

Было, наверно, шесть утра, когда я услыхал, как кричит тот малыш. Ему было лет пятнадцать, и в руке он держал детскую бейсбольную биту:

— Вылезай из нашей машины, грязный бродяга!

Малыш казался напуганным. Он был в белой и теннисных туфлях, а во рту у него не было переднего зуба.

Я вылез.

Отойди назад! — завопил он. — Назад, назад!

Он замахнулся на меня свой битой.

Я медленно пошел к воротам, которые были уже открыты, правда, не настежь.

Потом из крытой толем лачуги вышел старик лет пятидесяти, толстый и заспанный.

— Папа! — завопил малыш. — Этот человек был в одной из наших машин! Я нашел его спящим на сиденье!

— Это правда?

— Да, правда, папа! Я видел, как он спал на заднем сиденье одной из наших машин!

— Что вы делали в нашей машине, мистер?

Старик был ближе к воротам, чем я, но я продолжал к ним идти.

— Я спрашиваю, что вы делали в нашей машине?

Я подошел ближе к воротам. Старик выхватил у малыша биту, подбежал ко мне и ткнул ее концом мне в живот, сильно.

— Ох! — воскликнул я. — Боже милостивый!

Я не мог выпрямиться. Я попятился назад. Увидев это, малыш расхрабрился.

— Сейчас я ему задам, папа! Сейчас я ему задам!

Малыш выхватил у старика биту и принялся ею размахивать. Он бил меня почти по всем местам. По спине, по бокам, по обеим ногам, по коленям, лодыжкам. Я только и мог, что защищать голову. Я обхватил голову руками, а он дубасил меня по рукам, по локтям. Я прислонился спиной к проволочной ограде.

— Сейчас я ему задам, папа! Сейчас я ему задам!

Малыш не останавливался. Бита нет-нет, да и добиралась до моей головы.

Наконец старик сказал:

— Ладно, хватит, сынок.

Малыш продолжал размахивать битой.

— Сынок, я же сказал, хватит!

Я отвернулся и, чтобы не упасть, ухватился за проволоку. Какое-то время я был не в силах пошевелиться. Они смотрели на меня. Наконец я выпустил проволоку из рук и обрел способность стоять. Прихрамывая, я потащился к воротам.

— Можно, я ему еще задам, папа?

— Нет, сынок.

Я добрел до ворот и пошел на север. С каждым шагом идти было все труднее. У меня все начало распухать. Шаги мои стали короче. Я знал, что много так пройти не смогу. Там не было ничего, кроме свалок. Потом между двумя из них я увидел пустырь. Я дошел до пустыря и подвернул в яме лодыжку, тут же. Я рассмеялся. Пустырь отлого опускался вниз. Потом я споткнулся о твердую ветку куста, которая даже не погнулась. Когда я поднялся, оказалось, что в правую ладонь мне впился осколок бутылочного стекла. От винной бутылки. Я вытащил осколок. Сквозь грязь проступила кровь. Я вытер грязь и присосался к ране. Когда я упал в следующий раз, то перевернулся на спину, вскрикнул от боли, потом вгляделся в утреннее небо. Я снова был в своем родном городе, Лос-Анджелесе. Прямо перед носом у меня кружили мелкие мошки. Я закрыл глаза.