Григорий Ряжский - Нет кармана у Бога

— Когда первого урожая ждём?

Так и спросил — «ждём». Вместе вроде как «ждёшь». Я прикинул про себя, определяя дату первого сбора, но в ответ лишь хмыкнул:

— Не скоро. А чего?

— Да ничего, — пожал в ответ плечами мальчик. — Просто интересно, как ты тут без меня справляешься один.

— Очень хочется поучаствовать? — усмехнулся я, уже чувствуя, что ещё немного и допущу родительскую слабину. — Давно не порхал над океаном детства?

И тут он серьёзно так посмотрел на меня, пронзительно, ровно так же, как смотрел, когда пришёл выяснять нестыковки насчёт урок и Песца, добившегося урожая без использования освещения под сценой. Смотрел своими выразительно-ясными глазами, ярко-белыми вокруг внимательных чёрных зрачков, обдумывая единственно верный ответ на мой, казалось бы, простой вопрос. Такой ответ, который бы меня устроил. И он ответил:

— Пап, я всё равно полечу к своему океану, с тобой или без тебя. Но только я хочу разделить радость этого полёта не с кем-нибудь случайным в подворотне на Фрунзенской, а с моим отцом. С моим единственным и настоящим другом в этой жизни. С человеком, которого я уважаю и которого люблю. С тем, кто подарил мне новую родину. И чьё творчество делает меня лучше и умней. Чья интуиция, я уверен, подскажет, что во мне ему не следует сомневаться, я просто не дам к этому повода. Никогда.

Лучше бы он этого не говорил. Вообще. Это я про моё творчество. Потому что именно эта часть панегирика оказалась, как я потом дотукал, решающей. Всему остальному, приятному для сердца и уха, я, скорее всего, сумел бы противостоять. Но озвученный сыном факт, про «лучше и умней», срубил меня под корень. И я, оглянувшись вокруг, просто так, на рефлексе, шмыгнул носом, тоже без специальной к тому причины, на нервной почве, и сказал, сдерживая желание тут же щёлкнуть поджигой:

— Ладно, сын, убедил. Курнём, раз такое дело, по чуть-чуть. Только впредь давай договоримся, что все твои полёты будут контролироваться мной самым пристальным образом. Тут и там. Договорились? И в доме — ни-ни. Нику нам волновать необязательно. Она и так мечется, вижу, только понять не могу, что за дела такие.

Сын подошёл ко мне и поцеловал в щёку.

— Да, папа. Именно так и будет всё, как ты сказал. Спасибо за то, что понял меня. Я тебя не подведу, вот увидишь.

После этого мы скоренько, пока не вернулись девочки, заперев за собой дверь в гардеробную лабораторию, перешли в мой кабинет и, деля по-братски, дёрнули борзую папироску, одну на двоих, из тех, что держались на крайний быстрый случай, рядом с презервативами. И я видел, что Джазу хорошо. И мне было хорошо. Нам обоим в этот момент было хорошо и замечательно, особенно когда мы перепускали дым изо рта в рот, обретая дополнительный джамп. Потому что запас счастья небеспределен, а новый урожай лишь в начале пути.

А ещё в этот прекрасный момент оба мы, не сговариваясь, почувствовали, что становимся особенно близки, что ещё надёжней и теснее делается наша любовь и наша дружба. И что такой наш совместный и доверительный шаг просто не может стать последним.

Потом я открыл окна в кабинете, для сквозного проветривания, запер дверь на два оборота, и мы с сыном спустились вниз, разжигать семейный камин для уюта и тепла и ждать наших девочек к обеду.

Ближайшие пару лет, вплоть до самого окончания Джазом школы, мы так и продолжали существовать в безоблачном режиме: я — тут, окончательно пришвартовавшийся к ахабинской природе, они — там, в городской квартире, Джаз — там и тут, с регулярными на неделе визитами в подмосковный отцовский дом, и все вместе — здесь у меня на выходных. Разумеется, теперь наезды Джаза ко мне не были просто так — подышать травным воздухом и разрядиться на вольной натуре. Дышать мы с ним, конечно, успевали ещё и другим воздухом, заоконным, изредка прогуливаясь по посёлку, нарезая в нём короткие товарищеские круги. Но за основу всё же брали этот, наш, свой, домашний, конопляный. Потому что сделан своими руками. И потому что вдвоём веселей. А ещё из-за того, что со временем это стало напоминать ритуал.

— Па-а-ап, — кричал темнокожий отрок снизу, — я прие-е-хал! Иду к тебе-е-е!

И я уже знал, что сейчас он ворвётся в кабинет, счастливый, бодрый, с пробивающейся через синеву щёк слабой растительностью на красивом лице, со свежим и игривым румянцем от подмосковного мороза, ужасно соскучившийся по мне и по нашей маленькой тайне.

Частенько Джаз оставался ночевать и утром, пока я ещё спал, уезжал в город с первой электричкой, чтобы успеть к школе. Проснувшись, я точно знал, что нынешний день теперь полностью принадлежит мне, сегодня и завтра мальчик не объявится. И я назначал получившийся день одним из двух в моём личном еженедельном расписании. Припоминаете, о чём я?

Так вот. Начиная с какого-то времени приоритеты в этом деле сузились до размеров суток, единственных взамен бывших двух. Второй неприкасаемый день как-то неприметно и плавно переместился ближе к прочим, обычным, рабочим или курительным. Даже скорее к курительным. Потому что за пару лет, что пронеслись перед глазами со скоростью крайнего положения перемотки DVD, ничего вразумительного, чтобы оставило след в большой литературе и во мне самом, наработать не удалось. Ни большого, ни малого. Никакого. Было недосуг. Сами же понимаете, всё ж на ваших глазах, без утайки. Ну, а если сжать невесёлую эту ситуацию до размера афоризма, то получится приблизительно так — и я дарю это вам, моим бесценным читателям: «Крылья уже не чешутся, зато копыта ноют». Объясню для тех, кто не въехал.

Дымная подпитка, вырабатываемая мной из самодельной конопляной дури, неожиданным образом дала столь мощный дополнительный толчок к творчеству, что разъехались сами критерии его оценки. Мною же самим. Перестали удовлетворять сами сюжеты. То есть хочу сказать, что всё ещё продолжало устраивать соображение «как», но возникли определённые сомнения по разделу «что». «Как», если вдуматься, — вечно; само по себе ремесло, как говорится, не прокуришь и не пропьёшь. И коль скоро ты научился рассыпать буквы по бумаге, создавая удивительно стилистическую и неповторимую умственную вязь, то так и будешь весь остаток жизни рассеивать их с той же степенью умения и отдачи. А «что» — приходяще и, к сожалению, уходяще. Или переходяще. Вот и получается, что, выйдя из одной двери, не входишь в другую, следующую по коридору и направо. Куда, помнится, отправила меня Инка — на переходе метрополитена с синей линии на красную. А там заперто. Навесной замок амбарного размера. Так и стоишь в коридоре, размышляя над маршрутом. И не с кем посоветоваться, раз нет больше со мной моей Инки.

С другой стороны, если взглянуть на ситуацию трезво, ничего страшного не происходит. Особенно если принять в рассмотрение предыдущую и всеми оценённую плодовитость. Романы переиздаются и регулярно раскупаются. Бренд «Дмитрий Бург» всё ещё на плаву. Читатель дышит в спину и подвывает от счастья, что я у него есть. И я это дыхание слышу, чувствую жабрами, жаль, что не имею возможности выдохнуть дынным перегаром в читательский рот для достижения общего двуединства в наслаждении от моего труда. Несколько вычурно получилось? Зато красиво, согласитесь. Это я курнул только что, немного, всего один большой косяк, закрученный в голландской машинке, сразу после двух маленьких. Так что пока нет повода предаваться унынию — есть в запасе и другие грехи, поважнее. Одним словом, сейчас ещё курну и продолжу. Всё, готово.