Григорий Ряжский - Нет кармана у Бога

— Больно, милая? — спросил я Инку, переживая за временное неудобство.

— Пройдёт, Митюш, — через боль улыбнулась она, — ещё три месяца с небольшим и все дела.

— Крепись, любимая, — вздохнул я, — мне ужасно нужен этот мальчик. Нам — нужен. Я ведь ещё не наигрался в отца, очень хочется реанимировать это чувство. — И кроме того — я сделал попытку развеселить жену, пока младшие вносили в пристройку сероватого оттенка грудничка и ржавый бак для воды. — Творческое начало лучше передаётся по мужской линии, с сохранением приоритета по половому признаку. Я имею в виду литературный дар, разумеется. А музыкальные способности, как известно, неплохо наследуются дочками от мам. Никуська не в счёт, она у нас всё же больше дрессировщица. А следующую сделаем валторнисткой, хочешь?

— Мне бы этого валторниста доносить… — как-то уж слишком грустно заметила Инка, скосив глаза на живот. — У меня нехорошее предчувствие. Всё время кажется, что я его не увижу. Чувствую ножку отдельно, каждую ручку. Попку со складочками, голову, щёчки, волосики тоненькие такие. И глазки. Твои, кстати. А вместе всё не собирается. Не вижу. Не ощущаю целиком. Словно всё есть, но по отдельности. И не моё. Глупо, да?

Я помолчал, обдумывая вариант ответа. Улыбка чего-то не выдавливалась, хотя и должна была. Это было странное чувство — любви и жалости одновременно. Непривычное. И тоже нехорошее. Но я не подал вида. И ободряюще сказал:

— Значит, так, Инусь. Сейчас заселимся, затем искупнёмся. А потом… — Я задрал глаза в индийское небо и, не опуская их, прошептал: — А потом мы вернёмся в наш дом… и я осторожненько… нежно-нежно… войду в тебя… из положения лежа на боку, ложечка в ложечку… как разрешила твоя врачиха… так, что все останутся довольны: я, ты и наш маленький негодяй. Не против? — И по её внезапно повеселевшим глазам увидел, что она не против. И тогда я добавил вдогонку, уже несколько громче, так, чтобы совсем успокоить и окончательно ободрить жену: — Ведь у Бога есть карманы, ты в курсе? И он прикроет, если чего. Схоронит. Всё будет хорошо, вот увидишь…

И услыхал в ответ, почти шёпотом:

— Самое большое счастье в жизни — это любить и быть любимой тем же человеком, которого любишь! И когда больше не нужно врать, что тебе хорошо.

Переселением командовал бойкий индюшонок лет семи. Странно, но ему беспрекословно подчинялись как младшие братья и сёстры, так и старшая родня, которая довольно покорно следовала его же указаниям. Закончив руководство переселением, он с радостным выражением лица подскочил ко мне и протянул руку. Я улыбнулся, пожал её и представился:

— Дмитрий Леонидович. Митя. Дмитрий Бург.

— Джазир, — сообразительно среагировал мальчишка и, деликатно высвободив свою ладошку из моей руки, снова протянул её вперёд.

Я снова представился и снова пожал. Но уже не этого результата, вероятно, ждал командир отряда переселенцев. Он хмуро посмотрел мне в глаза и произнёс:

— Хандрид руппис, сэр!

Я понял. Поковырявшись в кармане, выудил сотню и протянул вымогателю. Тот быстро выхватил бумажку, но убежать не успел. Засекшему сыново мздоимство Минелю удалось перехватить мальчика и с размаху садануть его по голове рукоятью швабры. Мальчик явно не расстроился, но как-то расчётливо угас, явно пытаясь придать ситуации иной характер, более подходящий, чтобы оставить при себе выцыганенный заработок. Я снова понял замысел маленького шантажиста и обратился к Минелю:

— Пожалуйста, не надо его трогать. Это я сам предложил ему маленькую благодарность за его труды. Всё в порядке, Минель, всё хорошо. Он честно заработал эту сотню, о'кей?

Джазир благодарно сделал нам глазами из-под отцова локтя и весело подмигнул уже конкретно мне. Мы с Инкой не смогли удержаться от смеха. С ним было всё ясно — наш человечек!

Тогда мы ещё и думать не могли, что так оно и окажется, будет нашим, в самом прямом смысле слова. То есть моим. Джазир Раевский. Джаз. Приёмный сын писателя Бурга. А пока, почуяв запах лёгкой добычи, он по утрам таскал нам молоко от соседской зебу и, чтобы не будить, оставлял на пороге вместе с бумажкой, где каждый раз нацарапывал осколком красноземельного кирпича «+1»…

Беда случилась в тот день, когда Инка нашла тот самый кокосовый орех, что медленно укоренялся в грунт Ашвемского парка на полпути к пляжу. В тот день, когда мы вернулись домой, одноглазая обезьяна, давно уже заждавшаяся подачки, была особенно недовольна. Видите ли, благодетели припозднились с обедом. Надо сказать, отношения у неё с Инкой не сложились с первого дня. Поначалу того количества объедков, что откладывала для неё моя жена, оказывалось той недостаточно. Она быстро запихивала в рот всё, что могло там разместиться, остальное прихватывала свободными конечностями и перебиралась наверх, ближе к кроне мушмулы, где жадно дожирала презент.

Со временем она стала разборчивей и кое-что уже оставляла на балконе, с которого кормилась, презрительно передавив отверженную часть остатков еды мозолистой пяткой. И продолжала сидеть на балконном поручне, вперившись внимательным взглядом в глубину нашей спальни. Я её шугал, и тогда она неохотно перепрыгивала на ближайшую ветку, откуда продолжала нагло исследовать обстановку в семье Бург. Тогда Инка чертыхалась и добавляла в обезьяний рацион крутое яйцо. Потом два. Так и шло — объедки плюс два яйца. Таким образом, установилось вполне терпимое перемирие сторон, типа принятого сторонами пакта о ненападении. Скорее всего, животное вычислило своим звериным чутьём, что правдами-неправдами уже достигло возможного питательного максимума и далее идиотничать не следует — непродуктивно. Она просто забирала обед с обязательной парой крутых яиц и исчезала. В таком режиме истёк второй месяц нашего ашвемского противостояния: Бургов и макака.

И в тот день, когда мы припозднились, из-за проросшего ореха и вдобавок не оказавшихся в доме яиц, всё и произошло. Инка скоренько собрала ему пожрать, макаку этому: то-сё, остаток вермишели, сырную кожуру, сверху сыпанула чуток местного геркулеса для весёлости хруста и витаминизации рациона и потащила передачку на балкон, исполнять соглашение. Тот уже ждал, примостившись на поручне, ненавидящим взглядом исследуя содержимое контракта. И внезапно не обнаружил яиц. Очищенных и сваренных вкрутую. А ещё усёк — что принесла питание одна, без поддержки в виде своего рослого, малоприятного самца. Этим обстоятельством в приступе ярости и воспользовался. Сначала обдал Инку мощной струей вонючей мочи, исхитрившись направить её так, чтобы не промахнуться. Обалдевшая Инка в растерянности выронила из рук коробку с продовольствием, и подачка разлетелась по балконному кафелю. Это окончательно взбесило макака. Он обнажил зубы и кинулся на Инку, пытаясь укусить её в открытую шею. Инка отпрянула, неловко, оберегая руками живот, и потому забыла о равновесии. В общем, не хватило точки опоры. Одновременно пляжной резиновой шлёпкой правой ноги ухитрилась наступить на комок скользкой вермишели. Тапка поехала под тяжестью Инкиного веса и потянула её за собой. Принесшись наверх на шум потасовки, я успел увидеть лишь то, как моя жена, произведя неловкий кувырок через низкие перила, полетела к земле. Со второго этажа. Животом вниз. И как одноглазая тварь уносила ноги, завидев меня, не забыв по пути прихватить передней конечностью плод манго с подвядшим бочком, отложенный для неё моей женой ещё с самого утра…