Дмитрий Добродеев - Возвращение в Союз

— Эй, пропуск! — рявкнул вахтер, но я уже прорвался: на заводской площадке ждали. Толпились, кучковались — их было с десяток — чугунных лиц. В каракулевых пирожках, тяжелых ратиновых пальто.

— От местных оборонцев — привет! — и стали прижимать, слюнявить мокрыми губами: — С приездом, Иван Васильевич, ну как добрались?

— Да ничего, вот только шапку похерил…

— Ну, мы найдем… а вы пожалуйте в микроавтобус, давно пора на госприемку. — Я взгромоздил в автобус свое потяжелевшее, уселся на скрипучем, и тот, пыхтя, поехал с полупритушенными фарами, высвечивая пургу и степь…

— У нас на сталинградчине всегда так, — вздохнул директор Мослюков. — В январские деньки мороз что надо… однако хороши и испытанья… весь воздух насыщен кислородом… ракета летит стремительно и лучше попадает в цель…

— Однако на полигоне холодно, — директор достал бутылку спирта, разлил на двоих, — как говорится, поехали. — Я опрокинул залпом, чтоб не стошнить: убийственная жидкость прошла по зобу, через желудок — к волоскам кишок, проникла в кровь и жахнула по мозгу. Подумалось: «А хорошо ведь, среди своих, в могучих, теплых объятьях оборонки… а сколько, кстати, времени?.»

— Сегодня, — отрапортовал директор, — 30-е. Январь. А год, извольте знать, 75-й.

— Да-да, — пробормотал… я вспомнил, что в этот год советская держава достигла пика… ракетчики сравнялись с Западом… достигли стратегического паритета… советские морские корабли — в Гаване, в Адене, в Бербере… американцы бьют тревогу и созывают экстренный совет: что делать? «Холодная война» американцами почти проиграна. А все они — безвестные орлы советской оборонки…

— Приехали, Иван Васильевич… — меня выводят под руки. Я вылезаю, дивясь своей степенности и брюху… На плечи мои накинули медвежью шкуру… по хорошо протоптанной дорожке ведут на пункт…

Бетонный бункер утонул в снегу… через систему бронированных дверей и коридорчиков — на наблюдательный форпост. Горят зеленые огни табло, попискивает связь.

Сквозь щель экрана вижу: глухая ночь, пурга и бесконечные пространства полигона.

— У нас в Капустином Яру давно готовились к такому испытанью. И вам, как человеку из Москвы, хорошая возможность убедиться: последняя, тактическая, с радиусом двести километров.

— Ну ладно, посмотрим, чего вы там… Тяжелое молчанье. Сопенье, топтание на месте. Я, оборонцы, бункер. Температура

— у нуля. Пары выходят из их широких ноздрей и растворяются в бетонном помещеньи.

— Однако время! — сверяем командирские часы. Светящаяся стрелка на пульте управления ползет к отметке 0. — Попиндюхали! — оранжевое пламя брызжет из сопла, вспухает до пожарища.

Немного оторвавши хвост, ракета сходит с рампы, и, подождав маленько, идет наверх, роняя искры на притихший Капустин Яр. Перерастает в точку, все, исчезла. Томительная пауза. Кряхтят, переминаются. Пузатый Иван Васильевич, то бишь покорный ваш, стоит у застекленной щели, глядит на звезды. Он думает о том, какого хрена…

Проходят 3 минуты… А это что?! Вся степь по горизонту вдруг озарилась неслыханным огнем. Столбы огня и дыма выросли в полнеба. Ударная волна идет над Волгой, шибает в бункер, уносится в донскую степь. Товарищи теряют равновесие. Я падаю… Звон битого стекла. Потом покашливанье. Затем истошный крик: «Ура, товарищи! Даешь УФ-06!» Бросаемся в объятья друг друга, кидаем шапки к потолку, слюнявим друг другу рожи: «С успешным испытанием, товарищи! Теперь пора обмыть…»

Выходим на мороз. Микроавтобус везет нас в корпус, где дирекция. (Могучая конструкция, сварные щели… огни на третьем этаже.) Пуская вперед меня — Иван Василича, — идут в банкетный зал, вернее, в клуб ракетчиков. Здесь все накрыто. Квадратом стоят столы, на них армады водки, шампанского, закуски. На стенах — переходящие знамена и флажки, над ними — бюст Ленина, трибуна, плакат о смычке производства и науки.

— Давайте, Иван Васильевич, скажите слово…

— Ну влип, кретин, — шепчу, однако законы жизни нарушать нельзя. Поправив черный кримпленовый костюм, я бодро взбегаю на эстраду. Встал на трибуне прочно, глотнул боржома: «Товарищи, родные наши оборонцы! Страна вас помнит, страна вас знает! Страна Советов не забудет ваших трудовых свершений… Сегодня госприемка приняла продукцию, которая послужит для того, чтобы небо было мирным, чтоб жили мы, трудились, отдыхали! С успешным испытанием, товарищи!»

Аплодисменты. Меня сажают на почетно-место. Льют полный стакан. Кладут закуску: селедку, сервелат, соленый огурец. — Давайте винегрета, Иван Васильевич! — мурлыкает моя соседка: грудастая, румяная, гидроленные волосы стоят столбом. — Я полутезка ваша, Инесса Васильевна, я секретарь-пропагандист месткома.

— Ну, будьте счастливы, Инесса! — столкнулись со страшным звоном стаканы, водяра поползла в глубины организма, влилась в расширенные спиртом сосуды мозга, сменила спектр восприятия с лилового на радужно-зеленый.

— А хорошо живем, — сказал я, занюхав рыбой, — ну чем не жизнь… работаем не покладая рук, зато и отдохнуть умеем!

Инесса Васильевна прижалась свинцовой грудью: «Накладывайте винегретику, Иван Васильевич! Позвольте еще водочки налить…» — Чего же, можно! — Я, он же Иван Васильевич, беру второй стакан: «За оборонцев — алаверды!»

— А ну, цыганочку! — Инесса Васильевна махнула платочком. Динамики извергли скрежет, полилась лезгинка. Подумалось: «Ну почему лезгинка?» Васильевна сорвалась с места, поволокла меня, Васильича, на танец… Рыгая и отдуваясь, топтался, пока она ходила с платочком вокруг меня, под дружные присвисты оборонцев.

На третьем стакане я ощутил: «Неплохо бы опробовать такой станок!» Васильевна прочухала рефлекс, сказала коротко: «Пойдемте, Иван Василич!»

По коридору гулкому — мы в кабинет с табличкой «Партактив». Там — стол, два стула, портреты Политбюро, таблички соцсоревнованья. Цветные стрелки сигают вверх и вниз: на графиках — работа звеньев… великая бумажная работа.

Не дожидаясь приглашенья, я вырубаю свет, заваливаю даму на стол, обтянутый зеленым… — Ай! — острый вымпел прокалывает откормленную ляжку Васильевны. — Ничо, ничо… — я стягиваю с дамы бязевые, до колен, подштанники и достаю свой тощий министерский.

Трещит казенный стол: неунывающий Ильич с прищуром взирает на борьбу полов… Веселая и полная луна с улыбкой светит им в окно… искрится снег в степи под Волгоградом. Чернеют трубы стометровые: одна шестая суши идет упорно к цели — защите трудовых людей земного шара.

— Все! — Я икаю, отваливаюсь от Васильевны. Отплевываясь и бормоча проклятья всем японским городовым, бреду по коридору взад — в тот актовый, где оглушительно хрипит Высоцкий. Часть оборонцев полегла в углах, их разложили на спортивных матах. Неутомимые бойцы трясутся в центре зала. Под «Скалолазку» я танцую твист. Ревет сирена, и даже лежащие вповалку встают с колен… что за дела?