Владимир Орлов - Лягушки

— И Ирина, — сказала Антонина, — согласилась приехать сюда вовсе не для развлечений и шашлыков, и тем более не ради знакомства с тобой, а именно - по делу. Она — дизайнер и довольно успешный.

— Ирина, — кивнула дизайнерша и разулыбалась, будто бы радуясь словам Антонины и её огорошенному братцу.

— Александр, — пробурчал Ковригин. — Очень приятно познакомиться.

— Александр, — строго сказала сестра. — А кто такая Лоренца?

— Какая ещё Лоренца? — нахмурился Ковригин. Антонина, похоже, решила закрепить удачи лобовой атаки.

— Лоренца Козимовна. Которая приезжала к тебе на серебристом "лендровере". Красавица! У нас вон с тобой дрянная "семерка", а у неё "лендровер". Нам с Ириной активист Амазонкин уши залил компотом и просил передать Лоренце Козимовне нижайшие поклоны. И вроде бы она отъехала от тебя утром. Так кто же такая Лоренца Козимовна?

— Моё дело… — сказал Ковригин и захлопнул крышку пустого уже багажника. Дрянная "семерка" — была единственным серьёзным приобретением Ковригина, однажды его книжку оценили неплохим гонораром, но ездила на синей дряни чаще всего Антонина.

— Ты, Ирина, — сказала Антонина, — не подумай, что он такой дикарь и питается лишь шишками с ёлок. Нет, иногда он бывает и ходок, в костюмах, это с него Роден ваял "Мыслителя".

— И Мирон "Дискобола", — добавил Ковригин. — И Андреев Гоголя Николая Васильевича для бульвара.

— Точно, точно! — обрадовалась Антонина. — И Мирон Гоголя! Так кто же такая красавица Лоренца?

— Её ко мне присылал Пётр Дмитриевич Дувакин, — сказал Ковригин.

"Так вот… — подумал Ковригин. — Получи своё…"

— А вчера он передавал тебе привет. Я хотел было зазвать его на грибы, но не ведал, с кем приедешь ты.

Антонина не сразу, но переборола в себе (из-за слов, произнесенных в присутствии гостьи, что ли?) смущение, возможные неприятно-неловкие соображения и восстановила в себе воительницу, властную особу ("Ба! Да она вылитая царевна Софья! — явилось в голову Ковригину и сразу раздробилось на собственные же возмущения. — При чем здесь царевна Софья! Что за глупости лезут в башку! На Дувакина, что ли, напала икота? И что такое "вылитая"? Кто-то ведь первым употребил эту ерундовину! И в связи с чем?"). Властная особа Антонина поглядывала так, будто она, казалось Ковригину, снова была способна продолжить атаку на него, иронизировать над ним, повелевать им, словно холопом своим или стрельцом полка Хованского. Бред какой… Или же ей, напротив, хотелось радоваться ему, как чуть ли не отпрыску своему, именно ею взлелеянному и воспитанному, и предъявлять его подруге, умеющей ценить линии и формы, экземпляром дачного молодца и лоботряса (оттого и было приказано таскать вещи из багажника "обнаженной натурой")?

— Ну ладно, к Лоренце мы ещё вернёмся, — словно бы смилостивилась Антонина. — Иди приоденься. Только прихвати в дом наши вещички. А потом приходи завтракать. Мы сейчас что-нибудь состряпаем.

"Стерва! — думал Ковригин, стряхивая на террасе землю и травинки со ступней. — Босиком бегать заставила. Врасплох решила брать. Спящего!" Натянул адидасовские штаны и майку, зашнуровал адидасовские же кроссовки, всё, понятно, произведённое в провинции Муданьдзянь, если такая есть. "Стерва! — повторял он про себя. — Стерва! Предавшая Шакловитого! Ну, я ей что-нибудь устрою! И сегодня же. Спящего. Врасплох". Но сейчас же сообразил, что он вовсе не Василий Иванович в станице Лбищенской на берегу бывшей русской реки Урал. Он был не спящий, а проспавший, засиделся вчера в саду в лунных фантазиях. И понимал, что ничего этакого он Антонине не учинит. Поводов для его досад она создавала много и часто, но долго сердиться на неё он не мог. И сегодня через полчаса его огорчения должны были развеяться…

А вот дизайнерше Ирине досадить следовало…

Экая смешливая кобылица!

Однако, отчего же кобылица? Хотя на вид крепких, предположим, форм. Будто бы из накачанных. Из посетительниц фитнесцентров и спа-салонов. Весной или летом заплывала за буйки где-нибудь на пляжах Ибицы. Но тощая блондинка. Длинная, выше Антонины. Наглая. Волосы жидкие. Прямо стянутые к пучку, из тех, что, как острят, отглаживают утюгом. Не только без яркости барышня, но и без породы. Впрочем, что такое порода? Лёха Чибиков из графьев и князей, а при знакомстве подумаешь — шпана из подворотни. Это про Антонину Ковригину говорили: "В твоей сестре чувствуется порода". На филфаке Антонину сравнивали с Элен Безуховой, что, естественно, её раздражало. И сейчас она, вальяжная, рослая, в теле, в соку, ухоженная, но и спортивная по-прежнему, с лукавыми глазищами, прекрасно причесанная, (природная шатенка), рядом с провинциально-претенциозной Ириной (явно явилась из Уржума завоёвывать столицу) вызывала мысли о породе или даже о примечательном фамильном древе. А какая у Ковригиных была порода? Папаша выглядел маленьким сухоньким мужичонкой. Такому в лаптях ходить. Курил самокрутки с махоркой, выращенной им здесь же в огороде рядом с огурцами и помидорами. Да и у матери в роду были крестьяне и яхромские ткачи. И вот — нате вам! — дочь у них выросла Элен Безуховой, правда, эта Элен Безухова лазала по скалам, гоняла на мотоцикле и прыгала с парашютом. А сынок, то есть он, Ковригин, вымахал в детину ростом в метр восемьдесят семь.

В кухню Ковригин зашел как бы с неохотой, как бы у него не было аппетита. Антонина с новой своей приятельницей состряпали бутерброды с бужениной, красной икрой, открыли банку шпрот и бутыль полусухого вина.

— Шашлыком ты займешься, — объявила Антонина. — Часа в четыре. Нет, в пять. Теплынь-то какая! Тебе бы в шортах ходить нынче.

— Ходить я не буду, — сказал Ковригин, движением ладони отклонив стакан с вином, и нажал на кнопку электрического чайника. — Я буду сидеть. У меня много работы. И срочной. Опять тот же Петя Дувакин озадачил.

— То есть ты даешь понять, — сказала Антонина, — что наше общество тебе малоприятно, ни прогуливаться с нами и вести светские беседы, ни потом телохранителем сопровождать нас в дремучем лесу ты не намерен?

— Человек не в настроении, — сказала Ирина, продолжая улыбаться, — зачем принуждать его к чему-либо, дорогая Тони? Тем более к непосильным подвигам…

"Она меня достанет этим "дорогая Тони"! — подумал Ковригин. — Хорошо хоть не произнесла "дарлинг" и не выплюнула жвачкой: "Вау!"

— И о чем же таком замечательном, — язвой усмехнулась Антонина, — уговорил тебя написать Дувакин?

— Мало ли о чём или о ком, — проворчал Ковригин. — Вам-то что? Ну, предположим, о Марине Мнишек и о царевне Софье, опальной сестре великого Петра.

— Блин! — громко то ли обрадовалась, то ли удивилась Ирина. — Да что всех заклинило на этой Марине Мнишек?