Владимир Орлов - Лягушки

— А зачем ты здесь? — спросил Ковригин.

— Ты не забыл? Я твоя сестра. Меня зовут Антонина Андреевна Ковригина.

— Не забыл, — сказал Ковригин. — Ну, и зачем ты здесь?

— Не утонула ли ваша Беатрис Элеонора Хым? — поинтересовалась подруга Ирина, — Что-то она долго умывается…

— Сходите, посмотрите в ванной, не утонула ли она, если это вас так беспокоит, — сказал Ковригин. — Но дорога-то у нас была действительно трудная и пыльная, сразу и не приведёшь себя в порядок.

— Возможно, — сказала девушка, художник при поворотах и прыжках конкурных лошадей. — Возможно. И такое случается.

— Я думаю, что она не утонула, — сказал Ковригин. — Сейчас она и появится.

— Ты ради неё и ездил куда-то? — спросила Антонина.

— Да, — сказал Ковригин. — Ради неё.

— А зачем?

— Я на ней женюсь.

— Интересно-то как! — Антонина рассмеялась нервно. — И давно ты с ней знаком?

— Полагаю, что века четыре, — сказал Ковригин.

— Тут и удивляться нечему, дарлинг Тони, — развеселилась подруга Ирина. — Джентльмен, знакомый с девушкой четыре века, в конце концов обязан на ней жениться.

При этом она многозначительно взглянула на дарлинг Тони и будто бы была готова пальцем покрутить возле виска.

— У вас, подруга Ирина, — сказал Ковригин, — случайно нет в гардеробе чёрной вуали?

— Случайно есть. При одной из моих шляпок, — сказала дизайнерша. — А почему вдруг вас заинтересовала сейчас чёрная вуаль?

— Она была бы вам к лицу, — сказал Ковригин. — А португальским языком вы владеете?

— Нет, — растерянно произнесла Ирина и снова со значением взглянула на Антонину: что это с братцем-то твоим?

— А жаль, — будто бы опечалился Ковригин.

— Погодите, — сказала Антонина. — Ты решил жениться и будешь прописывать жену здесь?

— Естественно. Если она этого захочет, — сказал Ковригин. — Она — приезжая, и жилья у неё в Москве нет.

— Но… — начала Антонина и сразу замолчала, словно бы заблудившись в своих соображениях.

— А что это тебя так волнует? — нервно сказал Ковригин. — Какие возникли в тебе опасения? Или — какое ты имеешь право на какие-либо опасения в нынешнем случае?

— Я твоя сестра, — сказала Антонина. — А ты уже успел наделать столько глупостей…

— Знаешь что! — рассердился Ковригин. — У нас тут товарищеский суд, что ли? Тогда и тебе я сейчас предъявлю претензии!

"Боже мой! — ужаснулся себе Ковригин. — До базарной склоки дошло!"

— Мне можно войти? — было услышано.

Трое в комнате вынуждены были взглянуть в сторону дверного проёма. Там стояла Хмелёва.

И она была вовсе не смиренная китаянка.

Смыла грим, убрала раскосость глаз, пышные волосы её, нынче светлые ("Наверное, уже и в Синежтуре поутру они были светлыми, — соображал Ковригин, — как только не смяла их в дороге тугая косынка? Впрочем, чему удивляться — профессия…"), опали на плечи. Ковригин предполагал, что Хмелёва последует его совету и достанет из бельевого шкафчика свежий халат. Но нет. Хмелёва вернулась в гусарском костюме из красного бархата, лишь вместо сапожек со шпорами были на ней туфли на каблуках в десять сантиметров, но и они с костюмом сочетались.

Воительницей вернулась. Ковригин понял это. Видимо, приём присутствующих в квартире женщин раззадорил её.

— Елена Михайловна Хмелёва, — объявил Ковригин.

Немая сцена продолжалась недолго, и подруга Ирина поинтересовалась:

— А где же Элеонора Беатрис Хым? Вы же, кажется, намеревались на ней жениться?

— Она, видимо, всё же утонула, — сказал Ковригин. — Придётся жениться на Елене Михайловне.

— Саша, к чему весь этот маскарад? — спросила Антонина, явно обиженная.

"Сам бы хотел знать, к чему", — подумал Ковригин, но сказал:

— Ко всяческим уловкам вынудили нас трудности путешествия.

— Ква-Ква! — произнесла Хмелёва, словно бы подтверждая объяснение Ковригина.

— Это ещё что за ква-ква? — строго сказал Ковригин. — Никаких ква-ква! Никаких шуток. Намерения у нас были самые серьёзные. Или они отменились?

— Ни в коем случае не отменились! — воскликнула Хмелёва и чмокнула Ковригина в щёку.

Сестрица Антонина вздохнула и отошла к окну рассматривать вечерние красоты Бронных переулков.

— Костюм этот ваш от Будяшкина? — спросила Ирина, то ли пожелав съехидничать, то ли всерьёз заинтересовавшись нарядом путешественницы.

— От какого ещё Будяшкина? — удивилась Хмелёва. — Был композитор Будашкин, лауреат, играл на домре, я училась в музыкальной школе, нам о нём говорили. В нашей местности есть какой-то знаменитый портной Сумарок Будяшкин. Но у него никто не шьёт.

— Неужели ваша местность такая глухая? — скривила губы подруга Ирина.

— Глухая, глухая, — сказал Ковригин. — Успокойтесь, Ирина. Очень глухая местность… Там до сих пор мастерят лишь одни телеги для обозов…

— Оно и понятно, — кивнула Ирина.

— Неужели тебе, Саша, — сказала, наконец, Антонина, — неужели вам с Еленой Михайловной нечего сейчас разъяснить нам… то есть мне, сестре, ведь мы… ведь я беспокоилась, места себе не находила, звонила уже и в больницы, и в морги… Конечно, я привыкла к твоим легкомыслиям, к твоим выходкам и исчезновениям… Но на этот раз я встревожилась всерьез, предчувствие дурного жгло меня… Возможно, я разобидела тебя своим вторжением в твою дачную жизнь… А мобильный твой до сих пор вне доступности… И сюда я явилась, чтобы записку какую-нибудь отыскать на столе и подежурить здесь на всякий случай… Может, и от тоски, не знаю… А ты дуешься на меня и даже позволяешь себе валять дурака…

— Могла бы сразу позвонить Дувакину, — хмуро сказал Ковригин, — и отменить свои опасения.

— Я и позвонила, хотя и не сразу, — сказала Антонина, — и услышала от него про Аягуз…

— И насчёт валяния дурака можешь успокоиться. У нас с Еленой всё серьёзно. Так ведь, Лена?

— Именно так, Сашенька! — подтвердила Хмелёва. Тут же Ковригин отругал себя. Что он лебезит перед Хмелёвой? Будто выпрашивает у неё разрешения на свои поступки. И Хмелёва хороша! Уже на "ты" и уже "Сашенька"! Впрочем, а как же ещё она должна обращаться к нему на людях?

— Тогда мне, дуре, — сказала Антонина, — объясните, что происходит.

— Объясню. Объясню! Но не сейчас. Потом, — сказал Ковригин. — А сейчас мы с Леной зверски голодные с дороги. Холодильнику нас, как я помню, пустой. Придётся сейчас выскочить в какое-нибудь кафе. Или в магазин.

— То есть ты намерен выставить нас из дома, — сказала Антонина, — так ничего и не объяснив?

Губы её снова дрожали.

— Ну, почему выставить? — воскликнул Ковригин. — Но мы и впрямь устали и голодны. Приглашаю и вас с нами в ресторацию. Хотя бы и в ливанскую. Она в соседнем переулке. А от объяснений сегодня увольте.

— Я могу обойтись стаканом чая, — сказала Хмелёва. — Заварка наверняка в доме найдётся. Зачем, Саша, обижать людей…