Лоренс Даррел - Горькие лимоны

Бог его знает, насколько все это соответствовало действительности, но для них это была чистейшей воды правда. А библиография Кипра настолько обширна и подробна, что наверняка об этом можно где-нибудь прочесть… Впрочем, чтение, как мне казалось, можно оставить на потом. Пока же я предпочитал узнать как можно больше из уст этих крестьян, с их странными, почти средневековыми представлениями о светлой и темной сторонах жизни, с их обостренным чувством драматической интриги. И, что удивительно, те самые истории, которые в их изложении звучали особенно неправдоподобно, на поверку оказывались реальностью: так, к примеру, рассказывая о древнем Кипре, Андреас как-то раз изобразил мне бегемота, который совершенно чаплинской походкой прогуливался по моему двору и объедал с кустов листья. Примерно через год я наткнулся на отчет палеонтологов, обнаруживших во время раскопок на Киренском кряже кости доисторического карликового гиппопотама. И есть своеобразная высшая справедливость в том, что они сами потом не верили мне, когда я рассказывал, что собственными глазами видел коричневого тюленя, лениво дрейфующего в теплой летней воде мимо маленькой мечети, возле которой я взял за обыкновение купаться.

Нет, не так уж часто они ошибались; и изложенные ими версии исторических событий обладали еще одним несомненным достоинством, подарив мне целую галерею образов, через которые помогали мне эти события интерпретировать: я до сих пор воочию вижу римского наместника Сергия, которого Михаэлис обращает в христианство — вот только лицо его навсегда сохранит для меня выражение наивного крестьянского изумления, с которым Марк, рабочий, ведавший у нас приготовлением строительного раствора, опершись на лопату, наблюдает за рассказчиком.

Это был еще и способ путешествовать, не трогаясь с места; точнее, сидя на месте, под оливой, с бидончиком вина под рукой. Михаэлис страдал от камня в почках, и его долгие скитания в поисках исцеления были сами по себе — целой сагой. Он взбирался на покрытую буйной растительностью вершину Олимпа [40] Имеется в виду горная вершина на Кипре. , чтобы приложиться к чудотворной иконе в Кикко; тяжело дыша, он брел по пыльной дороге, проложенной через зеленую равнину к тому месту, где в одном сухом колодце неподалеку от Саламина обнаружили кости святого Варнавы. Он ходил за советом к мумифицированной голове святого мученика Гераклида, заключенной в стеклянный ящик, а потом дотрагивался пальцем до красного бархатного покрова, чтобы на пальце осталось немного праха от святых мощей, который затем нужно было вдохнуть через правую ноздрю — все без толку. Все вокруг настаивали на том, что рано или поздно ему придется ложиться под нож. Но он все равно никак не мог поверить в то, что островные чудотворцы обойдут его своими милостями, в конце концов, это же вам не какие-то там минеральные источники. (Об их сравнительных достоинствах я узнал от него же, причем проиллюстрировал он свой рассказ весьма выразительными гримасами — так что у каждого источника появилась сопроводительная картинка. Хуже всех оказался источник в Калопанайотисе, вода которого вызвала у него в животе вулканические процессы такой силы, по сравнению с которыми, судя по всему, даже молитва святого Варнавы показалась бы сущим пустяком. Он изображал терзавшее его внутренние спазмы, молотя кулаком о дверной косяк и добавлял при этом: "И вот такая канонада день и ночь, день и ночь, при том, что и выпил я не больше пинты".) Но в конце концов, избавление пришло; стоя на живописном обрыве в том месте, где начинается Ставровуни, он вознес молитву одной чудотворной святыне, которая, по его словам, заключала в себе частичку креста Раскаявшегося Вора, которого когда-то оплакала Елена, великая и добрая императрица. ("Императрица чего?" — "Я не знаю.") Потом во сне ему было велено два месяца не брать в рот ничего, кроме сока яблок и вишен, выращенных в Продромосе, вот от этого-то он и исцелился.

Однако пока односельчане просвещали меня относительно местных святых и времен года, икон и вина, начали слетаться ласточки — люди-ласточки. Только они и делают сносной жизнь тех, кто решил поселиться на островах. Для человека, наделенного некоторой душевной тонкостью, жизнь на маленьком острове была бы невыносимой, если бы ее хоть изредка не скрашивали гости из внешнего мира, принося с собой новости больших столиц, оживляя застоявшиеся деревенские будни дуновением свежего воздуха, который на какое-то время позволял почувствовать атмосферу Парижа или Лондона.

Именно по этой причине я провел целый день на пустынном пляже в Пахиаммосе, болтая с Джоном Леманном [41] Леманн Джон Фредерик (1907–1987) — один из наиболее известных и активных английских издателей (книжное издательство "Леманн", журналы New Writing (1936–1939), New Writing and Daylight (1942–1946) и Penguin New Writing(1940–1950)). Известен также как поэт. , пытаясь побольше вытянуть из него про новые книги и новых писателей; о тех литераторах, что вслед за ним собирались приехать на Кипр, мы беседовали, когда собирали анемоны в Клепини или гуляли в полночь по призрачным в лунном свете улицам старой Фамагусты, слушая, как где-то над головой сонно переговариваются вороны. Подобными счастливыми интерлюдиями нигде не наслаждаешься так, как на острове — увидеть Львиную гору, как будто в первый раз, холодными, редкой красоты глазами Роз Маколей [42] Маколей Роз (1881–1958) — достаточно известная и плодовитая английская писательница; в том же 1953 году, к которому относится ее встреча на Кипре с Лоренсом Дарреллом, опубликовала книгу путевой прозы под названием "Удовольствие от развалин". Умерла она через год после выхода в свет "Горьких лимонов". , которая приехала сюда исследовать развалины, принадлежащие куда более далеким временам, чем тот готический замок, в тени которого я поселился. ("Ты когда-нибудь задумывался над тем, как сугубо утилитарные объекты, относящиеся к той или иной эпохе, приобретают для всех последующих эпох выраженную эстетическую ценность? Вот эту громадину выстроили здесь только для того, чтобы поставить препятствие на пути вражеских армий, укрыть определенное количество воинов и лошадей и охранять перевал. Почему она кажется нам более красивой, чем линия Мажино? Может быть, время само по себе придает развалинам и останкам прошлого нечто такое, чего строители и не думали в них вкладывать? Может быть, когда-нибудь мы станем посещать линию Мажино с тем же священным трепетом перед ее невыразимой — природной — красотой?") Мысли собрата по перу терзают твой собственный ум еще долго после отъезда самого собрата…

Впрочем, среди этих ласточек оказались и те, кто решил построить на этом плодородном горном кряже собственные гнезда. Как-то раз, к примеру, я обратил внимание на светловолосую девушку. Она прогуливалась в районе Киренской гавани с книжкой в руке и с отсутствующим видом, который, на мой неискушенный взгляд, должен был свидетельствовать о неких сильных внутренних терзаниях — возможно, об одной из тех всеобъемлющих любовных привязанностей, что накладывают отпечаток на всю дальнейшую жизнь. Потом я встретил ее же в маленьком зеленом автомобиле, на горной дороге, все с тем же выражением princesse lointaine [43] La Princesse lointaine — букв, "далекая госпожа", "далекая принцесса" (фр.). Один из ключевых образов провансальской куртуазной поэтической (и, шире, придворно-игривой) традиции. Данное словосочетание, благодаря переведенной Т.Л.Щепкиной-Куперник одноименной пьесе Эдмона Ростана, по-русски традиционно передается как "Принцесса Грёза". на лице. Тайна была раскрыта только тогда, когда я познакомился с ней и выяснил, что поводом для этой потаенной муки служили заботы, удивительно похожие на мои собственные. Она пыталась выстроить дом на живописном пустынном мысе прямо напротив маленькой Текке Хазарет Омер [44] Небольшой турецкий мавзолей неподалеку от Кирении — для того, чтобы построить частный дом, место просто уникальное. Сам по себе выбор этого места мог свидетельствовать о желании сбежать от мира, доведенном до крайней степени, однако в действительности подобного рода мотивы были Мари предельно чужды. Она раз десять в году исчезала с Кипра, потом вдруг опять появлялась, привозя с собой последние сплетни из трех мировых столиц; пока не был готов новый дом, она выстроила себе крохотную бамбуковую хижину, по виду совершенно индонезийскую, в ней она предавалась двум главным своим занятиям — чтению и письму. Общность увлечений сблизила нас. Я мог быть полезен ей в качестве переводчика — потому что она все еще находилась в процессе приобретения необходимого участка земли у местных крестьян, причем владельцев оказалось около дюжины. Со своей стороны, она обожала нагрянуть иногда в аббатство, чтобы посмотреть, как идут дела на моей собственной стройке, привезя с собой охапку книг с архитектурными проектами и планировками садов и парков, и тем самым подлить масла в огонь, который и без того вовсю полыхал среди моих односельчан. Светловолосая и кареглазая, она казалась им созданьем из иного мира — впрочем, таковым она и была, особенно если учесть ее страсть к одиночеству; а когда она скидывала туфли, чтобы побродить босиком по зеленым лужайкам аббатства, внизу, в кофейне, Андреас подталкивал локтем Михаэлиса и говорил: