Лоренс Даррел - Горькие лимоны

Жилище Пирса Хаббарда тоже было восхитительным. Оба дома стояли в буквальном смысле стена в стену, и именно здесь мы собрались на свой первый, такой памятный, совместный ужин при свечах, незабываемое очарование которому придали прекрасная еда и еще более прекрасная беседа, и который затянулся едва ли не за полночь в саду, полном аромата спеющих лаймов. Здесь со мной поделились новостями о знакомых, побывавших в Каире или Афинах, которые вроде бы только что посетили Кипр, или собирались вот-вот приехать? Каждый со своим грузом информации. Патрик Кинросс [51] Джон Патрик Дуглас Балфур, третий барон Кинросс (1904–1976) — британский журналист и разведчик, специалист по Ближнему Востоку, главным образом, по Турции. Во время Второй мировой войны занимал пост советника по связям с общественностью в Британском посольстве в Каире, то есть был непосредственным начальником Даррела. Автор биографий Кемаля Ататюрка: "Ататюрк: Возрождение нации" (1960) и "Ататюрк: Биография Мустафы Кемаля, отца современной Турции" (1965), нескольких книг путевой прозы, посвященных Турции и Египту, книги об истории строительства Суэцкого канала, а также вышедшей уже посмертно (1977) монографии "Оттоманские века: Взлет и падение Турецкой империи". , к примеру, чья непревзойденная книга о Кипре представляет собой краткое, но необычайно емкое описание самого острова и основных здешних проблем, должен был приехать буквально через несколько недель. Позже пожалует сама Фрейя Старк… Было ясно, что Остин Харрисон выстроил себе чайхану, или караван-сарай, на одной из основных торных троп мира.

Во всяком случае, эти двое стали для Мари гидами и советчиками в решении той чудовищно трудной задач, которую она перед собой поставила — выстроить "идеальный дом для писателя"; они умудрялись ограничить ее творческие порывы хоть какими-то рамками, не обескураживая ее при этом, и, насколько возможно, заставить придерживаться принципа золотой середины. По большому счету, эту троицу объединяло одно общее качество: они все трое были "барахольщиками". А возможность ездить по свету без каких бы то ни было ограничений позволяла им всячески потворствовать этой своей наклонности и привозить на Кипр груды самых невероятных вещей, от египетских мусарабийя до турецких лампад. По словам Пирса, они систематически грабили арабский мир, прибирая к рукам самые лучшие его сокровища, так что вскорости в их кипрских жилищах будет все-все-все, за исключением разве что мозаик из храма Святой Софии. Мои собственные амбиции носили значительно более приземленный характер, а финансовые средства и вовсе не оставляли какой бы то ни было возможности предаваться роскошным фантазиям — может быть, к счастью. Но я искренне наслаждался опосредованным, так сказать, чувством обладания всеми этими сокровищами и более всего ценил те неспешные разговоры, которые следовали за прибытием кого-нибудь из этой неугомонной троицы обратно на Кипр с очередным экзотическим приобретением: персидскими изразцами, индийскими тканями, сундуком из Кувейта, а то и просто необычным окном или дверью, торжественно похищенными в Фесе, Алжире или Стамбуле. И самый трогательный, согревающий душу спор разгорался на главную тему: какое место это новое приобретение займет в уже сложившемся интерьере дома.

Мы возвращались довольными сверх всякой меры в ту ночь после первой встречи с "отшельниками из Лапитоса", и, поскольку луна была почти полная и стояла высоко, свернули с дороги, чтобы заехать на часок в издавна облюбованные совами развалины Ламбусы, древней церкви, расположенной в великолепном уединении вдалеке от Лапитоса, на каменистом пляже, где гулко разносится эхо. Там, бродя среди руин и доедая сладкий темный виноград, украденный со стола у Пирса Хаббарда, мы говорили о наших домах, о книгах, которые мы непременно напишем, и о жизнях, которые нам предстоит прожить под здешним солнцем: ведь друг до друга нам через горы буквально рукой подать. Сияла луна, море с грохотом и шипением накатывало на берег, в развалинах перекрикивались совы. Мы были полны предчувствием будущей жизни, которая обещала не только ленивую негу солнца, но и огромное пространство неведомой ранее свободы читать и размышлять, учиться и работать над словом. Мари на следующее утро должна была уехать в Индию (она всякий раз уезжала именно так, ни словом не предупредив о грядущем исчезновении, чтобы так же неожиданно появиться месяц или два спустя), и спать ей совсем не хотелось, так что мы покатили обратно вдоль тихого морского берега — к маленькой мечети, которая сияла, как алмаз, на каменистом мысу, прямо напротив ее плетеной хижины. Там мы искупались в море, по-весеннему полном ледяных, обжигающих до костей подводных сквознячков, и допили обнаруженную в хижине початую бутылку кьянти. Когда мы делали последние глотки, занялась заря, мигом вынырнув из темного ночного моря за мысом Андреас, и стала заливать румянцем бронзовые лица гор, все выше и выше. Когда мы ехали через них обратно в Кирению, чтобы где-нибудь позавтракать, на тихие утренние поля легла обильная роса. Впереди нас ожидала целая вереница подобных зорь, подобных вечеров в компании добрых друзей и местного вина. Это позже причуды судьбы и демоны невзгод превратят Кипр в фондовую биржу мировой политики и разрушат не только случайно доставшуюся нам радость дружбы, но — что куда более трагично и необратимо — и те старые, проверенные временем отношения, на которых строится вся жизнь маленькой горной деревни.

Но пока что пред видеть этого было никак нельзя: загорелое улыбчивое лето с густыми утренними дымками и яростным солнцем довело нас до изобильной сонной осени, когда созревание винограда и смокв предвещает грядущее засилье ящериц и змей и наступление зимы. Мари и Пирс исчезли. Появились Борис и Инесс. Работа мастеров продвигалась довольно быстро, и я переехал в дом, чтобы удобнее было следить за ее ходом, и чтобы, фигурально говоря, — как в шекспировском "Венецианском купце" — отдавать по фунту мяса на каждый затраченный пенс: с деньгами у меня стало худо. Но картина постепенно приобретала законченный вид, и дом явно становился, пожалуй, даже более красивым, чем позволяли надеяться наши исходные, довольно бессистемные прожекты и мои последующие внезапные озарения.

Два этажа начали, наконец, представать в своем истинном свете — как зимний и летний. Внизу большой камин, маленькая кухонька, кабинет и спальня; наверху — неописуемой красоты терраса, которая позже зарастет виноградом, большая студия, построенная на старомодный манер, без строгого плана, маленький холл с камином и в глубине за стрельчатой аркой — альков, из окошка которого моя маленькая дочь, сев на кровати, сможет разглядывать Турцию и Киренскую крепость, как забранную в раму акварель. Кирпич за кирпичом, камень за камнем, окно за окном, мои друзья создавали мне дом, и я наблюдал за этим с таким же чувством, какое возникает порой, если стихотворение рождается в тебе "само", как уравнение, без творческих мук и без всяких усилий. Как будто от магических черных усов Михаэлиса, от коричневых пальцев "Морехода", от шепелявого лепета "Медведя" шла приливная волна; и по мере того как работа двигалась вперед, начали заходить соседи, чтобы оценить ее по достоинству и обменяться любезностями с друзьями и родственниками, которые были заняты в строительстве. А по осени сюда нагрянули гости, и в камине, приветствуя их, вспыхнул огонь на поленьях кроваво-красного рожкового дерева, и заплясал, и разбежался отблесками по старым дверям, по лепнине и каминным экранам.