Аттила Бартиш - Спокойствие

— Гдетыбыл сынок?

— У меня были дела, мама.

— У меня болело сердце.

— Не сердитесь, мама.

— Когда я помру, тебя не будет дома.

— Я вызову врача, мама.

— Не надо никого вызывать, я уже приняла лекарство.

— Ладно, мама, — сказал я, хотя точно знал, что в квартире есть только витамины и валерьянка, даже аспирин кончился. Я побоялся сказать ей: мама, я не верю, что у вас хоть раз в жизни болело сердце. Правда, в десять лет я даже осмелился зайти к ней ночью без стука и потребовал, чтобы они немедленно прекратили репетировать и чтобы этот Чапман убирался отсюда, потому что мы хотим спать, нам с Юдит вставать в семь.

— А ты вообще не артист, а просто сраный журналисток, — сказал я Чапману, и до сих пор не понимаю, за что же я должен был просить прощения, мама, он ведь в самом деле был просто сраный журналистик. И горе критик, который по госзаказу писал банальности в две колонки. “По-человечески произведение глубокое” — одно это чего стоит, мама. “‘Несчастливые’ — по-человеческипроизведениеглубокое”, я помню эту фразу лучше, чем таблицу умножения, но на банкете после премьеры я, скрепя сердце, подошел к этому насекомому, потому что ты так хотела.

— Я хочу попросить прощения за тот случай, — сказал я.

— А я уже и забыл, — сказал он.

— А я нет, — сказал я.

— Послушай, ты уже большой мальчик, не сегодня-завтра взрослый мужчина. Пора бы тебе знать, что я не обижу твою мамочку.

— Конечно, — сказал я.

— А что, если, какбыэтосказать, хочешь яблочного сока?

— Не хочу, — сказал я.

— В общем, по ночам она кричит не потому, что ее обижают, а потому что она очень радуется. Наверняка, ты тоже кричишь, когда Санта-Клаус приносит что-то интересное.

— Ага, — сказал я.

— Я вижу, ты умный мальчик. В общем, мы остановились на том, что такие красивые тети, как твоя мамочка, чем громче кричат, тем больше радуются.

— Да, на этом мы и остановились.

— Конечно, ты был абсолютно прав, я не артист, но иногда человек не хочет говорить, отчего он радуется, поскольку думает, что другие этого не поймут, и тогда он говорит что-то другое, что не совсем точно отражает… ты в самом деле не хочешь яблочного сока?

— В самом деле, — сказал я. — Впрочем, какие проблемы, мама тоже предпочитает, чтобы мы думали, что она репетирует.

— Она предпочитает?

— Да, так лучше, чем если бы я входил и требовал от вас прекратить трахаться.

— Господибожемой, ну и ребенок! С тобой уже можно говорить, как мужчина с мужчиной.

— Валяй, — сказал я. — Я не хочу, чтобы мама с тобой трахалась.

— Что-то непохоже, чтобы ты просил прощения.

— Сам сказал, что мы будем говорить как мужчина с мужчиной.

— Кажется, ты немножко задрал носик?

— Нет, — сказал я. — Просто я не люблю таких слюнявых пижонов, как ты. Которые приносят марципан, когда приходят трахаться. Я ненавижу марципан.

— Ну ступай к своей мамочке, пока я не влепил тебе пощечинку, — сказал он. А я хотел еще ему сказать, что запросто убил бы его, но, к счастью, тут подошел товарищ режиссер Шарошши чокнуться с товарищем критиком Чапманом, а меня утащила Юдит.

Не сердись мама, что я судил об уважаемом критике по одним его подпольным каракулям. Хамил критику, который в своих последующих творениях высказывался, что актриса Веер ломается, как базарная комедиантка: “о, поручи свои мысли ветру” и “лучше мне жить, ослепнув”. Скажи мне, отчего ты стала самой ужасной Иокастой за всю историю театра, мама? Почему у самого Томаша Чапмана застыла в жилах кровь при виде такого откровенного фиглярства? Почему именно эта идеально отрепетированная роль несмываемым пятном легла на твою театральную биографию?

И весь этот балаган с просьбами о прощении был абсолютно безнадежным предприятием, ведь через три дня у нас появился заезжий режиссер Ежи Буковски. Перед сном он пил водку по-английски, но после семяизвержения храпел уже совершенно по-польски и хотел, чтобы мы и впредь были вместе, как одна большая семья, поскольку был настроен идиллически. Добже, мой детка — прижимал он нас к себе в дверях ванной, и от его заношенной майки порядком разило букетом из русской водки, венгерского одеколона и польского пота, он искренне обрадовался, когда Юдит сказала ему, от тебя воняет, Ежи, потому что не понял ни слова. Еще он радовался, какие мы все вчетвером красивые и белокурые. Настоящая фэмили. И мы тоже по-своему радовались. Нам нравился этот всепроникающий, всеразрушающий католицизм, в духе которого он шлепал тебя по попе, сначала нормальный завтрак с ребятками, а потом уже займемся Мрожеком, максимум полчаса. Нравилось его “ну снова твой нудны тшай с плавлены сырик”, и пока варились яйца вкрутую, он успевал сбегать в продуктовый за краковскими колбасками и двумя бутылками водки. И мы даже жалели, что через месяц ему надо было возвращаться в Варшаву к жене и детям, которые были все как один белокурые и фотография которых висела у нас на холодильнике, чтобы Ежи после ужина мог смотреть на них, просто так, погрустить для вдохновения, жаль, что они далеко, а как бы мы все любили друг друга. Была бы большая фэмили, вери биг, моя дочь играет на пианино, твоя на скрипке, а мальчики ничем не увлекаются, но это проходит.

Да, мама, мы даже жалели, что Ежи Буковски надо было возвращаться, там его ждали глобальные идеи, всеразрушающий католицизм, всеразрушающий театр и всеразрушающая семья.

Не скажу, что любил его, но он хоть не говорил, твоя мама сегодня ночью была очень рада встретить Санта-Клауса. И это уже кое-что.

— Как ты думаешь, что будет, если я появлюсь у вас? — спросила Эстер.

— Не знаю, — сказал я. — Последний посторонний человек заходил в квартиру больше десяти лет назад. Она согласна общаться только с налоговым инспектором.

— И никто никогда не звонил в дверь?

— Ну как же. Минимум трое. Их не остановило предупреждение, что к актрисе Ребекке Веер не рекомендуется заходить ни под каким предлогом. Дерьмово, когда у человека так много любовников и знакомых.

— Не употребляй плохие слова.

— Правда, дерьмово. Могу еще крепче. Словом, поначалу оставалось только трое неосведомленных, но мама с точностью хирурга знала, кому что надо сказать еще в дверях, чтобы у них на всю оставшуюся жизнь пропало желание наносить ей визиты. Когда пришла первая посетительница, мама похвалила ее мужа, когда пожаловал второй гость, она передала привет его любовнице, когда вошла третья знакомая из прошлой жизни, достаточно было обругать ее парикмахера. На самом деле, человек не такое уж сложное животное. Но у него, в отличие от животных, прекрасно работает воображение. Участковый врач добрался до ее комнаты только потому, что мама решила — его вызвал я. Она думала, я собираюсь упечь ее в дурдом. А он пришел только потому, что актриса Веер несколько месяцев назад забыла подписать какие-то бумаги.