Федор Московцев - Конвеер

Сетевые теоретики самообороны очень любят рассуждать по поводу боя против группы и вопросов численного превосходства. Почему-то ужас им внушают большие цифры: десять, двадцать человек… Любой практик знает: чтобы сделать десять-двадцать человек по-настоящему единым целым, требуется масса труда и специфические тренировки, с обязательным определением звеньевых, разбивкой по рядам и отработкой командных действий. Знают это все – от участников бугуртов до околофутбола. Со стороны это практически не видно: очень многими знатоками тактики например от истфехта тот же околофутбол воспринимается как неорганизованная толпа, несмотря на порой точнейшие тактические построения формаций. Также взгляду неопытному со стороны не видны нюансы действий группы в процессе акции: разница между идеально сработанным составом и толпой видна не сразу и не всем.

Ближайшими соратниками Штрума, которым он всецело доверял, было трое преданных и опытных бойцов: Матвей Лиманский (Лимон), Артём Павлюк (Паук), Тимур Кудинов (Змей). Четверо – много это или мало? Для любого понимающего человека ясно, что это – оптимальный состав для автономного акционирования. Менее четверых – можно огрести от двух жертв, окажись одна способна противостоять один на один; больше пятерых – уже сложно даже просто пройти по улице, не привлекая к себе внимания. Сложно потеряться в толпе и в транспорте, а в процессе акции скорее всего бойцы будут толпиться, мешая бить друг другу. Четверо же сработанных людей способны как результативно накрыть одного-двух, так и погнать состав втрое больше: если в неупорядоченном сборище из десяти человек драться с противником одновременно будут двое или трое, то тесно сбитый состав из четверых, грамотно маневрируя или встав в узком месте, может встретить врага как единый организм с 16-ю конечностями. Многое лежит здесь на уровне ощущений: чувство локтя и спины товарища, а также качество, веками считавшееся главной доблестью солдата: стойкость. Для группового боя поражением грозит даже не то, кто хуже дрался, а то, кто первым побежал. Нет страшнее греха перед товарищами, чем побежать первому, и нет высшей доблести чем стоять до конца. Великий закон группового боя гласит – «количество говна не влияет на его качество», и это истинная мудрость.

Штрум, Паук, Лимон и Змей как раз были замечательным составом, стоящим на голову выше традиционных скинхедов. Высокий спортивный и личный уровень участников обеспечивал высокие шансы на положительный результат, а остальное решали их постоянно в режиме нон-стоп рекрутируемые бойцы из числа районного молодняка – скинхеды, гопота, футбольные фанаты, дружественные бригады. Те самые дети улиц разбитых фонарей. Под массовую акцию, как например, налёт на рынок, Штрум мог набрать до сотни бойцов. Правда, в таких случаях он не мог на 100 % ручаться за успех, так как ответственность распределялась между ним и лидерами околофутбольной фирмы или руководителями дружественных группировок.

В тот вечер их активность не была призвана служить какой-то цели или некоему результату, а лишь позволила следовать своим желаниям и творить все, что они хотели. Четверо рисковых парней прибыли в любимый районный Гоп-Стоп-бар, чтобы, как обычно, заправиться перед акцией. Они заходили сюда, как к себе домой, для них это место являлось чем-то вроде ирландского бара для героев фильма The Boondock Saints. То было бюджетное заведение с водкой по 20 рублей, к тому же благоухающее пивом так, что вошедшего с улицы начинало немного мутить, – так что опохмеляться по утрам сюда можно было заходить совершенно бесплатно. Основными посетителями были, конечно же, парни с района, большая часть которых подходила под определение «любители формата алкотрэш»

Перед барной стойкой прямо на полу лицом вниз спал, укрывшись курткой, молодой человек. В углу стоял выпиленный из пенопласта герб Третьего Рейха – стального цвета орёл со свастикой в когтях. При виде птицы Штрум заулыбался: «Приклею к нему Айболита, и пускай себе летит!»

… К концу подходил первый декалитр пива. Пили мажорный по местным понятиям портер «Балтика». Одеты были все, как обычно, неброско: кроссовки, джинсы, ветровка или спортивная мастерка. Глазу не за что зацепиться. Марианне и Злате, девушке Змея, заказали сухое вино. Рекой текли рассказы о великих делах прошлого и современности, и в сизом от сигарет воздухе причудливо смешивались явь и странные образы, в которых кровь и смерть перемежались очарованием беззаботной юности. Название родной бригады – Фольксштурм – произносилось так, словно выкрикивалось армейское приветствие. Все они были очень молоды – никому, кроме Штрума, не было двадцати. Казалось, что впереди это будет вечно – азарт, предвкушение победы, драйв, адреналин, бег, весна и алкоголь, красивые девочки и море свободы. Лимон, которому недавно исполнилось восемнадцать, вообще видел этот мир полем боя: со скалами, дикой природой, хачами и гуками, собственным страхом, а смыслом жизни видел адреналин – прелесть ей придавало только непрерывное чувство опасности. Пройдут годы, и в разной степени это поймут все: однажды попробовав, ты уже не можешь без этого. «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…». А пока наступил вечер, и сказанное, еще витавшее в воздухе, словно подталкивало героев к действию. Девочки были отправлены домой, и в прелестный петербургский вечер на улицы города вышел кошмар, лишь недавно являвшийся стайкой молодежи.

Ах это волшебное ощущение, когда выходишь из дома на охоту! Меняются краски, словно на мир надели какой-то светофильтр. Резче очертания домов, людей, ярче краски, лучше чувствуешь свое тело и как-то по-особому – запахи. Где-то есть и страх, но далеко. Гораздо сильнее азарт и предвкушение от предстоящей охоты.

Штрум зычно прикрикнул на товарищей, затаскивавших на стройку упирающегося, как баран, киргиза:

– Что, тяжело нести бремя белого человека!

Плененный чурбан являл собой олицетворение мрачного отчаяния, его глаза были неподвижно устремлены в одну точку, как бы провидя зрелище непереносимых страданий. Парни остановились напротив командира. Штрум вынул камеру, и, переживая таинственное очарование момента, стал снимать. В кадре оказалось четверо: жертва-киргиз, Змей и Лимон, растягивающие его за руки, и Паук (на всех троих – вязаные шапки с прорезями для глаз), методично втыкающий в спину жертвы отвертку. К небу возносился пронзительный крик. Голос киргиза не срывался на слишком резкие ноты; тембр его был ровен и чист; в этой мелодии трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на бархате. Казалось, бойцы внимали сразу и соловью, и музам, и всей природе. Киргиз вертелся, но не мог вырваться: его методично крутили вокруг своей оси, сопровождая скруткой при попытках движения. Силуэт чурбана передавал страстный порыв и напряжение последних сил, а каждый новый удар вносил новый оттенкок в угасание его нелегальной жизни. Паук пробил маэ в голову. Раз, два, три. Три удара отверткой в шею под основание черепа – жертва осела на землю.