Джеймс Донливи - Леди, любившая чистые туалеты

— Фу ты, миссис Джонс, простите, пожалуйста.

Приглашен, разумеется, был и ее адвокат, пришедший, скорее всего, из чувства долга — вместе с женой-гадюкой, только что подавшей на развод; адвокат тоскливо сообщил ей, что супружница его, разумеется, не такая прирожденная леди, как она, и он, будучи опытным юристом, ожидает, что благоверная обдерет его как липку и по закону, и без оного. Ее же позабавило, что аналитик, едва обменявшись с адвокатом несколькими словами, приобрел вид ошпаренного кота, коему не терпится убраться куда подальше, но после разулыбался во весь рот и начал изводить всех дурацкими разговорами.

Затем “Рёдерер” закончился и, несмотря даже на приемлемо приличное нью-йоркское шампанское, вечер выродился в жуткую скукотищу, едва нарушаемую бесцветно-благочинными разговорами. С постоянным упоминанием школ, в которых ее гости учились, прежде чем поступить в университеты, которые они закончили. Не привнесли особого оживления и мятный соус к бараньим отбивным и шпинат, сколь ни восхитительно был он приправлен сметаной. Она понимала: гости мгновенно учуяли панику, таящуюся в ее чрезмерных усилиях, в отважных стараниях скрыть свое одиночество и жалкую долю. Время прощания близилось, и каждая супружеская чета рассыпалась в обещаниях вскоре непременно с нею связаться. Тем не менее она сознавала: труды, которых потребовал этот обед, потрачены были совсем не впустую, по крайней мере она убедилась, что еще способна шикарно принять гостей. А заодно уж и выяснила, что ни единый из них, и особенно жены, не принадлежит к числу людей, на которых ей можно будет положиться, когда ее прижмут дрожащей жопой к стене, как уже и прижали, оставив для защиты только по ладони на каждую ягодицу.

Катастроф же приключилось только две. Причем почти одновременно. Она возвращалась через буфетную из кухни, куда заходила посмотреть, что поставил на огонь повар, — оказалось, всего лишь растопленное масло, каковое и растеклось, полыхая, по всей плите. И тут давний ее поклонник, с которым она играла в теннис в загородном клубе и почти один только раз гульнула, на пару часов остановившись в мотеле, ухватил ее, прижал к раковине в буфетной и давай целовать.

— Мать честная, Джой, да ты еще хоть куда!

Она и не прочь была бы продолжить и даже немножко его подзадорила, но тут сквозь вращающуюся дверь ввалилась его кислятина-жена, застукала их на самом интересном месте и, поедая обоих свирепым взглядом, залопотала невнятно что-то угрожающее. После этого муж с женой быстренько удалились, а она семенила за ними до вестибюля, жалко оправдываясь, что-де Чарли просто помогал погасить пожар на кухне, однако жена лишь ахнула входной дверью, отчего на пол вестибюля слетел со своей подставки и разбился вдребезги керамический горшок.

Однако прием был отмечен и несколькими радостными минутами — когда, например, все гости собрались вокруг концертного “Стейнвея”, держа в руках бокалы с вином и совершенно бесценным бренди, поднесенным ей в дар виноторговцем. Она лупила по клавишам, гости распевали свои любимые бродвейские хиты, а после того, как начало сказываться бренди, и старые университетские песенки. Происходившее отливало темно-зеленым блеском “Лиги плюща” [6] Группа восьми самых престижных частных колледжей и университетов северо-востока США. , бабушка была бы довольна, хоть, правда, и с неодобрением относилась к университетам, расположенным севернее линии Мейсона — Диксона [7] Южная граница штата Пенсильвания, которая до начала Гражданской войны символизировала границу между свободными и рабовладельческими штатами. .

И все-таки, задним числом, при последующем осмыслении, все это вылилось, как ей представлялось, в довольно убогую лебединую песню. Гости вполне респектабельно надрались, оставшись, однако же, напряженно-напыщенными. И услышав о ее намерении продать дом, говорили с весьма выразительным нервным смешком, что покупатели, хочется верить, не будут людьми нежелательными. А потом, за десять минут до полуночи, все они, точно куклы, встали как один, расселись по машинам и, захлопав автомобильными дверцами, с шумом укатили по домам. Правда, им еще удалось полюбоваться через лужайку девушкой в наручниках, стоявшей у окна и демонстрировавшей с помощью фонарика степень своей раздетости.

О, разумеется, без старого доброго большого сюрприза не обошлось. Кто бы в такое поверил: она обыскала весь дом и пришла к неопровержимому выводу, что украшенная императорским клеймом серебряная чайница Фаберже, столь высоко оцененная “Сотбис”, а с нею и еще более изысканная, оправленная в золото майсенская табакерка с изображением сцен медвежьей и оленьей охоты — обе достались ей в наследство от южно-каролинской бабушки и небезосновательно почитались ею невозместимыми, — что обе они исчезли. Вряд ли взятая напрокат прислуга или юный садовник могли иметь представление о высокой, если не астрономической цене этих вещиц, однако она знала немало людей, таковое имевших, и почти все ее гости были из их числа.

Ей-то казалось, что весь смысл письменных приглашений и строгих вечерних костюмов как раз в том и состоит, что ты получаешь гостей, на чужое не падких. Или бабушка говорила это о фраках, а не о строгих костюмах. Первой, на кого пали ее подозрения, была, разумеется, злющая супружница Чарли. Однако, если у этой малоприятной дамы поинтересоваться, хотя бы обиняками, не подворачивались ли пропавшие вещицы ей под руку, дама непременно подаст на нее в суд за клевету, а суд обдерет ее как липку.

Господи боже ты мой, на самом-то деле она просто забыла о том, что перед приемом следовало убрать их с глаз долой. И не убрала, так они на своем месте стоять и остались. На маленьком стеклянном столике. В укромном углу. Но зато под лампой, так что видно их было хорошо. Чайница и табакерка, обе не застрахованы. Фамильные, до блеска начищенные драгоценности, а серебро она так и вовсе отполировала собственными нежными пальчиками. И ведь они были ниточками, которые связывали ее с бабушкой, пусть кто-то и думал, что она просто выставляет их напоказ. Собственно, они и показывали, что, даже лишившись мужа, она все еще владеет вещами, которые всякому их обладателю внушали бы гордость прямо-таки павлинью.

Поймав себя на обращении к эпитету “павлинья”, она рассердилась, поскольку слово это отчасти оспаривало изысканность ее южного наследия. Впрочем, она сознавала, что в конечном счете понесла потерю не сентиментальную, но финансовую, да еще и продемонстрировала свою уязвимость. Ладно, пусть их, пропали так пропали, оставив ее с мучительными подозрениями насчет того, кто мог совершить покражу. Самое худшее, что с уверенностью-то она ни черта сказать не могла. И ее безумно соблазняла мысль пасть infra dignitatem [8] Ниже своего достоинства (лат.). , сообщив имена своих гостей полиции, что снабдило бы йонкерскую [9] Йонкерс — северный жилой и промышленный пригород Нью-Йорка, имеющий статус города. “Геральд трибюн” заголовками наподобие