Андрей Геласимов - Атамановка ( Рассказы )

Митька поднялся на ноги и увидел перед собой все того же самого человека. Только теперь он стоял более-менее прямо и в руках у него покачивался укороченный кавалерийский карабин.

Посмотрев еще немного на Митьку, он тяжело вздохнул, неуверенно повел головой в сторону, как бы проверяя – выдержит ли ее шея, и, наконец, сказал:

“На самом донышке, ети его, оставалось. Думал, помру. Ты кто?”

“Я – Митька. Из Атамановки к вам пришел”.

Тот помолчал.

“А это у тебя там чего?”

“Пулемет”.

Снова молчание.

“Чей?”

“Мой”.

Человек поморщился, вздохнул и пожал плечами:

“Тогда тебе к командиру. Я-то здесь, бляха муха, при чем?”

В отряд Митьку взяли без разговоров. Даже не спросили, откуда у него пулемет. Есть – и очень даже прекрасно.

“Вот патронов тебе тоже на, – сказал ординарец Водяникова. – Куда тебе пулемет без патронов? Стрелять из него умеешь?”

“Могу”, – сказал Митька.

“Покажь”.

Митька вышел за ворота, лег в снег, прицелился и снес верхушку самого дальнего дерева.

“Молодца”, – одобрил вышедший следом за ним ординарец.

“Кто стрелял?” – крикнул высунувшийся из окна ближней избы опухший от долгой пьянки Водяников.

“Ты же сам хотел пулеметчика! – закричал в ответ ординарец. – Вот я тебе и нашел. Всю ночь не спал, пока вы там самогон жрали”.

Но Водяников определил Митьку к лошадям. Когда тот заикнулся, что хотел бы остаться при своем пулемете, он посмотрел на него заплывшим глазом, помолчал, и Митька сам сказал, что лучше пойдет к лошадям.

“Попробуй потеряй у меня хоть одну, – предупредил Водяников. – На тебя вместо коня верхом посажу человека. Без лошадей нам с той стороны не уйти. Головой отвечаешь за каждую, понял?”

“Хорошо”.

“Не хорошо, а так точно. Еще раз спрошу – понял?”

“Понял, так точно!”

“Да нет, ничего ты не понял. Отвечать головой – это значит я тебе ее просто отрежу. Сам. Если что. Вот теперь понял?”

Митька прищурился и медленно кивнул.

“Вижу, что понял, – сказал Водяников. – Иди хвосты им крути. Завтра выступаем”.

До вечера Митька бродил по деревне, пересчитывал лошадей и отнекивался, когда ему предлагали выпить. Время от времени он вспоминал про Атамановку, про мать, про Нюрку, про свою жизнь на станции и думал – не вернуться ли, но мысль о Юрке с Витькой и о станционной шпане тут же отрезвляла его, делала сосредоточенным. Он хлопал ладонью по очередному лошадиному крупу и громко говорил:

“Двадцать шесть!”

Когда дошел до самых последних дворов, счет у него приближался к пятидесяти. К этому времени сумбур в его голове постепенно улегся, и перед ним со всей очевидностью предстала очень простая, но при этом очень неприятная мысль. Поход с отрядом Водяникова на ту сторону в его ситуации ничего не решал. Митька знал, что, даже если он вернется оттуда героем, в Атамановке это абсолютно ничего не изменит и ему все равно придется отвечать как перед Чижовыми, так и перед блатной шпаной. И тем, и другим на маньчжурских староверов было глубоко наплевать. Это не староверы прошлым летом затащили их тринадцатилетнюю сестру за пакгауз, а потом заставили их самих вместе с блатными полчаса валяться в снегу.

Под дулом пулемета, в котором, кстати, даже не было патронов.

От всех этих мыслей Митька опять начинал злиться, а коня номер сорок девять даже слегка стукнул кулаком в морду, когда тот потянулся к его ладони, подумав, наверное, что там овес.

В первую же ночь после перехода границы Митька потерял двух лошадей.

Вечером, когда отряд спешился и встал на привал, он согнал их всех на открытый пригорок и, задав им овса, присел рядом с мужиками к костру. Ему дали поесть, напоили горячим чаем, а потом сказали, чтобы он шел ночевать с лошадьми.

“Там же никого нет, – возразил Митька. – Чего им будет? И как мне там спать, на снегу?”

“А ты думал – пирожки за печкой трескать приехал? Давай, паря, двигай. Никто тебя с нами силком не тащил. Если командир увидит, что ты не при лошадях, считай – конец тебе. Он человек серьезный”.

Митька выпросил на ночь тяжелый тулуп, пинками разогнал сгрудившихся для тепла лошадей, забрался в самую середину табуна и постарался закрыться их крупами от резкого ветра, который гулял на пригорке туда и сюда. Стоять в этой постоянно движущейся массе было непросто, но Митька постепенно приноровился и переступал с ноги на ногу как раз в те моменты, когда начинали беспокоиться ближние к нему кони.

Их огромные теплые бока мягко давили на Митьку со всех сторон, иногда поддерживая его так крепко, что он мог даже поджимать ноги и висеть некоторое время, поглядывая на звезды и думая о чем-то своем.

Вскоре усталость от дневного перехода и от предыдущей бессонной ночи все-таки одолела его. Митька сам не заметил, как задремал, закинув руку и положив голову на спину притихшей, наконец, а может быть, догадавшейся, что человек сильно устал, лошади. Ему снилось лето и мамка – снилось, как он играет ей на гармони, а она стоит в сенях и смеется. Потом приснилась Нюрка, которая почему-то косила глаза и лаяла, как собака.

“Я тебя, сучонок, кончу прямо сейчас!” – кричал Водяников, размахивая наганом, с рукоятки которого уже капала Митькина кровь.

Сам Митька, ничего не соображая, лежал между уходящих куда-то вверх, в темноту, длинных и тонких лошадиных ног, и пытался нащупать у себя во рту недостающие передние зубы. Боли он еще не испытывал, но чувствовал, как под неловкими пальцами что-то хрустит.

“Убью! – повторял Водяников. – Сколько лошадей должно быть? Сколько?”

“Пятьдесят четыре”, – пробормотал Митька, еле ворочая в кровавом месиве языком.

“Пятьдесят четыре! – заорал одноглазый. – Пятьдесят четыре! А сейчас сколько?”

“Я… я не знаю”.

“А кто знает? Кто знает, огрызок паршивый!”

Митька приподнялся со снега и потряс головой.

“Кто знает – я тебя спрашиваю!”

Водяников снова склонился над ним и приставил свой наган ему к затылку.

“Сейчас бабахнет, – вяло подумал Митька. – Улечу”.

“Встал быстро!”

Сплюнув кровавый сгусток на снег, Митька с трудом поднялся на ноги.

Ночь со своей луной и звездами плыла вокруг него, как затянувшееся вступление к “Цыганочке с выходом”.

“Товарищ командир…”

“Отставить! Слушать меня!”

“Так точно…”

“Смотри! – Водяников схватил его за шиворот и ткнул наганом в сторону светящихся за деревьями костров. – У меня там пятьдесят два бойца. Двоих ты только что приговорил к смерти. Без лошадей по снегу отсюда домой не уйти. Понял? А значит, утром можно просто выбрать два человека и расстрелять. Они все равно считай что покойники…”

“Товарищ командир!”

“Молчать!.. Но я расстреливать их не буду. Одного посажу кому-нибудь за спину, а второй поедет на твоей лошади. И для этого утром я расстреляю тебя, сволочь! Понял? Чтобы ее освободить”.