Томас Вулф - Паутина и скала

Да, родовые муки позади,но муки томительного ожидания только начинаются. Автор подвергается пытке! Видит повсюду приметы и символы; становится до безумия суеверным: не встает по утрам с левой ноги из боязни, что это принесет ему несчастье; входит в одну дверь, а выходит в другую; меняет марку сигарет, потом возвращается к прежней; не может ничего решить – перейти улицу или нет, купить газету в этом киоске или в другом; пытается угадать количество шагов из конца в конец своей комнаты и укорачивает шаг, чтобы попасть в точку – словом, превращается в копилку магических чисел и обрядов, предзнаменований, примет, суеверных заклинаний, гипнотических внушений молитвенно обращенных к господам Черну и Беллу и собственной рукописи, судьба которой висит в настоящее время на волоске и может быть спасена – или загублена – любой мелочью! Автор надеется, молится, страдает, страшится и задерживает дыхание, считая шаги, чтобы если даже не повлиять на ход судьбы, то хотя бы не нарушить его.

Итак, молодой автор дожидается и проходит – нет! не через Ад; хуже – через чистилище. В Аду, по крайней мере, все определенно и ясно: тебя вечно жжет огонь, холодит лед, бичуют черти, мучают голод, жажда, и неосуществимое желание. Но в чистилище ты оказываешься между небом и землей: у тебя нет никакой определенности, хотя бы адской! – тебя бросает из стороны в сторону по морю сомнений; ты не знаешь, где находишься; и где концы и начала чего бы то ни было!

Скоро весна. Наш автор поглядывает в окно и ждет, надеется получить какое-то предзнаменование до ее прихода. Уже скоро деревья зазеленеют бередящей душу листвой – о, Господь милостив! Черн и Белл тоже.

Наступает ночь с морозным, усеянным звездами февральским небом или с бушующим в темноте ветром только что наступившего марта – наш герой видит в небе ракеты новорожденной славы, сияющие созвездия первого торжества. Приходит утро, фантастические ночные видения исчезают – на смену им приходит серое уныние. И вот солнечный полдень, сапфировое небо, все на свете сверкает – может ли хоть на миг возникнуть сомнение в бессмертном «Да!» этой сияющей радости! А затем вдруг наплывает тень, и сияния как не бывало; улица темная, свет тусклый – и Черн с Беллом сказали свое последнее слово, несокрушимое Отчаяние покончило с Сомнением!

Но тень проплывает! Свет возвращается, и старый красный кирпич дома напротив снова блещет жизнью и мартом, вновь появляются сияние дня и сапфировые небеса. – Нет, нет! Они не сказали последнего слова, их последнее слово не суровый Отказ, еще не известно, каким оно будет, – мистер Черн просто нахмурился в задумчивости; у мистера Белла на миг возникло сомнение – но теперь их головы вновь увлеченно склонились, они переворачивают захватанные листы громадной рукописи с лихорадочным интересом – читают с самозабвенным восторгом, – Черн хрипло дышит и говорит: «Господи, Джим! Какой замечательный писатель этот парень! Вот послушай-ка этот отрывок!» – А затем Белл внезапно разражается хохотом: «Господи Боже! Какой непристойный, сочный юмор! После Рабле ничего подобного не бывало!».

Черн, неторопливо, убежденно: Книга, которой дожидалась Америка!

Белл: Писатель, необходимый этой стране!

Черн: Мы должны издать эту книгу! Я ее издам, даже если набор придется делать собственноручно!

Белл: В этом я тебе помогу! Да, мы должны ее выпустить!

Черн, ликующе: И самое замечательное, что этот парень только начинает!

Белл, восторженно: Он даже толком не начал! Его хватит еще на сотню таких книг!

Черн: Сокровище!

Белл: Золотое дно!

Черн: Замечательный автор!

Белл: Лучшего в фирме не бывало!

Черн: Это все равно, что наткнуться на золотую жилу!

Белл: Что собирать деньги с тротуара!

Черн: Роса небесная!

Белл: Хлеб, отпущенный по водам!

Оба: Это манна!.. Божья милость!.. Грандиозно!

А тем временем свет то появляется, то исчезает, тень проносится, возвращается сапфировое небо, сияние – и все надежда, радость, ужас, сомнения и поражение, все беспросветное, тупое отчаяние – все слава и радость – о, расцвет жизни, весна души, безрассудная, глупая, грешная, гордая, наивная, могущественная, прекрасная и заблуждающаяся юность!

И покуда свет появляется и исчезает, покуда кошка, подрагивая, крадется по забору в заднем дворе, Джордж ежедневно слышит в полдень шаги Эстер по лестнице:

Эстер, ее румяное лицо сияет утром, она веселая и оживленная, как птичка: Какие новости? Есть новости, малыш?

Джордж, неприветливо, сердито, ворчливо, как медведь: Нет.

Она: Письма от них пока не было?

Он: Нет! Не было!

Она: Ну, его, разумеется, нельзя ждать так скоро. Дай им время.

Он, сплетя пальцы, подавшись вперед, глядя в пол: Я дал им время. И ответа не жду.

Она, раздраженно:Не болтай ерунды! Ты знаешь, что ответ будет!

Он: Ты несешь ерунду! Прекрасно знаешь, что я не получу от них ответа!

Она, чуть повысив голос в раздражении: Право, не понимаю, как человек с твоими способностями может сказать такую чушь!

Он: Потому что никаких способностей у меня нет, и я вынужден по восемь часов на день слушать твою чушь!

Она, громким, взволнованным, предостерегающим голосом: Опять начинаешь!

Он, злобно: Как бы я хотел, чтобы ты опять прекратила! Но знаю, что надежды на это нет!

Она, еще более громко и взволнованно, с легкой дрожью в голосе: О, значит, хочешь, чтобы я ушла? Хочешь от меня избавиться? Так?

Он, бормочет: Ладно! Ладно! Ладно! Ты не права! Я прав! Твоя взяла!

Она, дрожащим голосом, угрожающе: Смотри, если хочешь – уйду! Тут же! Уйти или нет?

Он, угрюмо бормочет, как и прежде: Ладно! Ладно! Ладно! Будь по-твоему!

Она, чуть взвизгивая в конце фраз: Ты этого добиваешься? Этого хочешь? Стремишься от меня избавиться? Хочешь, чтобы я ушла – а?

Он, бормочет с отвращением: О, Господи! – Встает и направляется к окну, бормоча: – Делай, что хочешь, черт возьми, только оставь меня в покое.

Опирается руками о подоконник и уныло глядит в задний двор, свет появляется, тускнеет, исчезает, появляется и исчезает, становится ярче, сияет и угасает.

Она, срывающимся голосом, близким к истерике: Ты этого хочешь, а? Этого добиваешься? Стремишься отделаться от меня? Хочешь сказать таким образом, что рвешь со мной? Хочешь, чтобы я оставила тебя – ушла и оставила – одного?

Он, повернувшись, с безумным криком, зажав истерзанные уши: Черт побери – да!.. Уходи! Убирайся!.. Делай, что хочешь! Оставь меня в покое, ради Бога!

Она, пронзительным, надтреснутым голосом: Ухожу!.. Ухожу!.. Прощай!.. Ухожу!.. Больше не потревожу!.. Оставлю тебя в покое, раз так хочешь. – Ответа на эти слова не следует. Она расхаживает по комнате, разговаривая с Кем-то, словно Офелия, доверительным, трогательным, театральным тоном: Прощай!.. Все!.. Конец!.. Уже нехороша!.. Он порвал с нею!.. Устал от нее!.. Она любила его, приходила и стряпала ему… Сносила все оскорбления, потому что обожала его… Но теперь все кончено! Она ему надоела!.. Он получил от нее все, что хотел… попользовался ею… Теперь она ему не нужна!