Томас Вулф - Паутина и скала

Этот возглас являлся подлинным золотом земли, и теперь Джордж сознавал с чувством крушения, сломленности, что утратил нечто бесценное, вовеки невозместимое.

– И ты знаешь это, так ведь? – злобно сказал он. – Ты это признаешь. Сама знаешь, что я утратил его, разве не так?

– Ничего ты не утратил, – спокойно ответила Эстер. – Послушай! Ты не утратил ни силы, ни энергии. Вот увидишь, их у тебя не меньше, чем когда бы то ни было. Не утратил способности радоваться или интереса к жизни. Ты утратил лишь то, что никакого значения не имеет.

– Это ты так говоришь, – угрюмо пробормотал Джордж. – Это все, что ты об этом знаешь.

– Послушай! Я знаю об этом все. Знаю точно, что ты утратил свой прежний способ выпускать пар. А такое случается со всеми. Господи! Нам ведь не может быть вечно двадцать один год! – гневно произнесла она. – Но ты поймешь, что не утратил ничего ценного или существенного. Ты сохранил все свои силу и энергию. Да – и даже увеличил! Потому что научишься лучше использовать их. Джордж, ты будешь постоянно становиться все сильнее, клянусь тебе! Так было со мной, и так будет с тобой.

Раскрасневшаяся Эстер на миг нахмурилась.

– Утратил свой возглас! – пробормотала она. – Господи! Как ты выражаешься! – Губы ее слегка изогнулись, в голосе послышался знакомый циничный юмор еврейской презрительности. – Не беспокойся об утрате возгласа, – негромко сказала она. – Побеспокойся о том, чтобы немного поумнеть – это, молодой человек, тебе гораздо нужнее… Утратил свой возглас! – пробормотала она снова.

И еще несколько секунд смотрела на него, серьезно и гневно хмурясь, быстро снимая и вновь надевая кольцо. Потом помягчела, ее теплое горло дрогнуло, веселое лицо стало вновь расцветать румянцем, и внезапно она разразилась легким, удушливым женским смехом:

– Утратил свой возглас! Господи, ты просто чудо! Неужели можно воспринимать всерьез то, что ты говоришь!

Джордж угрюмо поглядел на нее, а потом вдруг неистово расхохотался, ударил себя ладонью по лбу и воскликнул:

– Хо!

Потом с мрачным, угрюмым взглядом повернулся к ней и невнятно, непоследовательно пробормотал, словно кто-то был повинен в оскорблении, которое он оставлял без внимания с какой-то противной себе снисходительностью:

– Знаю, знаю! Не говори больше об этом. – Потом отвернулся и угрюмо уставился в окно.

В течение всего того жестокого мая, отмеченного треволнениями, приступами его тупого молчания, плотным сплетением их жизней, напряженным, переменчивым состоянием их душ, в которых на краткий миг вспыхивала самая горячая, нежная любовь, между ними велась безобразная, безжалостная, отчаянная борьба.

День за днем шла упорная, свирепая битва – мужчина рычал, метался по комнате, будто разъяренное животное, обрушивал на женщину грязные ругательства, обвинения, упреки, женщина плакала, всхлипывала, пронзительно выкрикивала возражения и в конце концов с трагичным видом, с опухшим от слез лицом уходила, говоря, что настал конец, что она прощается с ним навсегда и больше не желает его видеть.

Однако меньше чем через два часа она звонила ему по телефону, присылала телеграмму или короткое, наспех написанное письмо, Джордж немедленно вскрывал его и упрямо читал с посеревшим, искаженным лицом и дрожащими пальцами, черты лица его издевательски кривились, когда он злобно насмехался над собственным безрассудством, и сердце его мучительно кололи наспех написанные простые слова, проникнутые истиной, честностью, страстью, легко проходившие сквозь его душевную броню.

А на другой день она появлялась у него снова, ее маленькое лицо бывало серьезным, решительным, с застывшим торжественным выражением окончательного отречения. Иногда говорила, что пришла проститься окончательно по-хорошему, иногда, что забрать нужные для работы материалы и вещи. Но появлялась всякий раз, с неизбежностью судьбы, и тогда Джордж начинал понимать то, что оказывался не способен понять раньше, то, что счел бы в ранней юности невозможным – что в этой хрупкой женщине с похожим на цветок лицом таится могучая, неукротимая воля, что это утонченное, привлекательное маленькое существо, способное горько плакать, печально отрекаться, изо дня в день трагически уходить, является, вне всякого сомнения, самым решительным, непоколебимым, грозным противником, какого он только знал.

– Ладно! – обреченно произнесла Эстер с торжественным и трагичным согласием в конце одного из этих поединков двух воль. – Ладно! Оставь меня, раз хочешь. Ты меня отверг. Отвернулся от меня. Отказался от лучшего друга в жизни. – А затем, слегка пожав плечами в горестном смирении, монотонно продекламировала:

– Ты покончил со мной! Я мертва! Ты убил меня!

– Хо-хо! Браво! Замечательно! Продолжай! – Джордж безумно расхохотался и зааплодировал. – Бис!

– Она мертва! С нею покончено! – так же монотонно продолжала Эстер, обреченно и задумчиво. – Твоя любимая мертва! Она любила тебя, а ты убил ее! Твоя еврейка мертва! Все! Все! – Она горестно улыбнулась, опустив уголки губ, и вновь с трагическим смирением пожала плечами. – Все кончено. В прошлом. Погребено… Ты еще пожалеешь! – воскликнула она, внезапно изменив поведение и тон.

Джордж расхаживал по комнате, колотя себя кулаком в лоб и покатываясь от дикого, яростного смеха.

– Ей-богу, Камилла! – выкрикнул он. – Так-так! Плачь! Реви! Ори, чтобы все слышали! Отлично! Замечательно! Мне очень нравится! Это музыка для моих ушей!

– Ты не будешь знать покоя! – воскликнула она угрожающе. – Я стану являться тебе. Думаешь, что сможешь забыть меня, но не надейся. Я выйду из могилы преследовать тебя. Увидишь! Увидишь! Приведу Азраила и Вельзевула преследовать тебя -да! Приведу духов великих раввинов, знающих каббалу! О, ты не будешь знать покоя! Я приведу духов моего народа преследовать тебя! И духов своих родственников-христиан!.. Господи! – воскликнула она внезапно с презрительной насмешкой. – Держу пари, это дрянные, безжизненные духи по сравнению с еврейскими – как анемичные шлюхи-христианки, с которыми ты путаешься!

Эстер умолкла, ее маленькое лицо внезапно исказилось от нахлынувших ревности и ярости, из глаз хлынули слезы, она стиснула кулаки, подняла их на миг к бокам, дрожа от невыразимого гнева.

– Не приводи их больше сюда! – негромко произнесла она сдавленным, дрожащим голосом.

– Ах вот, значит, в чем дело? – неторопливо произнес Джордж с неприятной, издевательской усмешкой. – Вот где, стало быть, собака зарыта? Вот что, оказывается, беспокоит ее? – и внезапно сделал грубый, презрительный жест. – Пошла ко всем чертям! – Повысил он голос. – Я буду делать все, что захочу, черт побери, – и ты не сможешь мне помешать!