Иэн Макьюэн - Первая любовь, последнее помазание

— Больно, — сказала она. — Ты очень давишь.

Мы пошли дальше, она держалась рядом.

Спуск к тропе был на другом берегу канала, куда мы перейти по узкому черному мосту с высокими ограждениями. Джейн встала на цыпочки посреди и попыталась из-за них выглянуть.

— Подними меня, — сказала она. — Я хочу посмотреть на лодки.

— Их отсюда не видно.

Но я обвил ладонями ее талию и приподнял. Короткое красное платьице задралось, оголив ягодицы, и я снова почувствовал кулак в груди. Она повернула голову и сказала через плечо:

— Река очень грязная.

— Она и должна быть грязной, — сказал я. — Это же канал.

На каменных ступенях, ведущих к тропе, Джейн почти прижалась ко мне. Даже как будто затаила дыхание. Обычно вода в канале течет на север, но сегодня был полный штиль. Поверхность сплошь в клоках желтой пены, но и она неподвижна, потому что ни ветерка. Изредка по мосту над нами проезжала машина и совсем издали доносился шум лондонских улиц. Не считая этого, на канале было совсем тихо. Из-за жары пахло сегодня сильней — животной вонью, а не химической, видно, от желтой пены.

— Где бабочки? — шепотом спросила Джейн.

— Недалеко. Сначала надо пройти под двумя мостами.

— Я хочу назад. Хочу назад.

Мы были метрах в десяти от каменных ступеней. Она хотела остановиться, но я манил ее дальше. У нее не хватало смелости бросить меня и одной добежать до ступеней.

— Еще немного — и увидим бабочек. Красных, желтых, может, даже зеленых.

Я врал без зазрения совести, теперь было все равно. Она вложила свою руку в мою.

— А лодки?

— И лодки увидишь. Там, дальше.

Мы пошли, и я не мог думать ни о чем, кроме как о способах удержать ее рядом. В нескольких местах канал уходит в тоннели — под фабричными корпусами, шоссе и железной дорогой. Первым на нашем пути был тоннель, образованный трехэтажным зданием, соединявшим фабричные цеха на разных берегах. Здание пустовало, как и вся фабрика, и нижние окна были выбиты. Перед входом в этот тоннель Джейн попятилась.

— Что это там? Давай не пойдем.

Она услышала, как вода капает с потолка тоннеля в канал, а эхо делало звук глухим и зловещим.

— Это же вода, — сказал я. — Смотри, его насквозь видно.

В тоннеле тропа стала совсем узкой, поэтому я пропустил Джейн вперед, придерживая за плечо. Ее бил озноб. В дальнем конце она вдруг остановилась и показала вниз пальцем. Там, куда доходил солнечный свет, в двух шагах от выхода, между кирпичей рос цветок. Потерянный одуванчик, нашедший горстку живой земли.

— Это мать-и-мачеха, — сказала она, сорвала его и заткнула в волосы за ухо.

— Раньше мне здесь цветы не попадались, — сказал я.

— Ну, как же, — сказала она. — Бабочкам нельзя без цветов.

Следующие четверть часа мы шли молча. Джейн заговорила только раз, снова спросив про бабочек. Она как будто немного привыкла к каналу и больше не держалась за руку. Я хотел дотронуться до нее, но не мог придумать как, чтобы не напугать. Хотел придумать, о чем бы заговорить, но в голове было пусто. Справа от нас тропа становилась шире. За следующим изгибом канала на огромном пространстве между фабрикой и складом располагалась свалка. В небе перед нами был черный дым, и, обойдя изгиб, я увидел, что свалка и дымит. Группа мальчишек стояла вокруг сооруженного ими костра. Наверняка шайка — все были в одинаковых синих куртках и коротко стриженные. Насколько я понял, они собирались заживо запечь кошку. Над ними в неподвижном воздухе висел дым, за ними громоздилась куча металлолома, подобно горе. Кошка была привязана за шею к столбу — тому же, у которого некогда на цепи сидела овчарка. Передние и задние ноги кошки были связаны вместе. Мальчишки сооружали над костром клетку из обрывков заборной сетки, и, когда мы шли мимо, один из них начал подтягивать кошку к костру за веревку, накинутую ей на шею. Я взял Джейн за руку и ускорил шаг. Они были так поглощены своей молчаливой работой, что почти не взглянули на нас. Джейн боялась оторвать глаза от земли. Я держал ее руку, чувствуя, как сотрясается от дрожи все ее тело.

— Что они делают с кошкой?

— Не знаю.

Я посмотрел через плечо. Было трудно что-либо разобрать из-за завесы черного дыма. Они остались далеко позади, а тропа вновь потянулась вдоль фабричных стен. Джейн чуть не плаката, и ее рука держалась в моей только потому, что я крепко сжимал. Ненужная предосторожность: бежать ей было некуда, да она бы и не решилась. Назад по тропе — свалка, вперед — тоннель, к которому мы приближались. А что произойдет, когда дойдем до конца тропы, я не представлял. Понимал, что она будет рваться домой, а я не смогу ее отпустить. Решил про это не думать. Перед входом во второй тоннель Джейн остановилась.

— Нет здесь никаких бабочек, да?

Ее голос чуть не сорвался в конце от подкатывавших рыданий. Я начал говорить, что сегодня для них, наверное, слишком жарко. Но она не слушала, всхлипывая.

— Ты сказал неправду, здесь нет бабочек, ты сказал неправду.

Всхлипы перешли в унылый и омерзительный плач, во время которого Джейн пыталась высвободить свою руку из моей. На уговоры не реагировала. Я стиснул кулак и потащил ее в тоннель. Она завизжала пронзительно и безостановочно; подхваченный эхом, визг заполнил собой весь тоннель, всю мою голову. Я попеременно то нес, то волок ее почти до середины тоннеля. И там визг внезапно потонул в грохоте проходившего над нами поезда, от которого содрогнулись земля и воздух. Поезд проходил долго. Я сжимал ее руки, вытянутые по швам, но она не сопротивлялась — гул ее оглоушил. Когда последний раскат затих, она сказала как зомби:

— Я хочу к маме.

Я расстегнул ширинку. Не знаю, увидела ли она в темноте, что к ней оттуда потянулось.

— Тронь, — сказал я и слегка тряхнул ее за плечи.

Она не пошевелилась, и я снова ее тряхнул.

— Тронь меня, ну. Что тут непонятного?

Ничего такого я не просил. На этот раз взял ее обеими руками и, тряхнув с силой, крикнул:

— Тронь, тронь!

Она протянула руку и едва скользнула пальцами по уздечке. Этого хватило. Я согнулся и кончил, я кончил себе на ладонь. Оргазм, как поезд, проходил долго, пока все из меня не выплеснулось. Все время, проведенное наедине с собой, все часы одиноких прогулок, все мысли, которые когда-либо думал, — все теперь было у меня на ладони. Когда гейзер иссяк, я еще несколько минут стоял в этой позе, согнувшись, с чашей сложенной пятерни перед собой. В голове прояснилось, тело обмякло, и я забыл обо всем. Потом лег на живот, дотянулся до канала и сполоснул руку. Трудно было отмыть эту дрянь в холодной воде. Она налипла на пальцы, как пленка. Я отдирал ее по частям. Потом вспомнил про девочку — ее не было рядом. Я не мог допустить, чтобы она убежала домой после случившегося. Ее надо остановить. Я встал и увидел детский силуэт на фоне яркого выхода из тоннеля. Она медленно, как заколдованная, брела по краю канала. Я побежал, но не мог быстро, потому что не видел тропы перед собой. И чем ближе к слепящему свету в конце тоннеля, тем хуже видел тропу. Джейн была почти у самого выхода. Услышав за спиной шаги, она обернулась и издала звук, похожий на громкую икоту. Потом начала бежать, но тут же оступилась. С моего места было не разобрать, что произошло, — просто ее силуэт на фоне неба внезапно нырнул во тьму. Она лежала лицом вниз, когда я подбежал, левая нога сползла с троны и почти касалась воды. Падая, она ударилась головой, и над правым глазом синела шишка. Правая рука была вытянута вперед и совсем чуть-чуть не доставала до света. Я наклонился к ее лицу и послушал дыхание. Оно было глубоким и ровным. Глаза были сомкнуты, а ресницы — все еще влажными от слез. Дотрагиваться до нее не хотелось, это желание тоже выплеснулось из меня в канал. Я смахнул грязь с ее лица и отряхнул сзади платьице.