Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик

Московский полиграфический, вечернее отделение технологического факультета, Белка заканчивала, когда была на шестом месяце беременности. Отец будущего ребенка, ее однокурсник Олежка, родом из Саранска, исчез с поля жениховской видимости на следующий день после защиты диплома и не обнаружился более нигде и никогда. Годы, проведенные в типографии вплоть до декретного срока, не пропали для молодого специалиста даром, и к моменту появления на свет первенца Белла таковым специалистом лишь числилась по ведомости, а по существу — основательно уже изучила на практике весь процесс книгопечатания, в деталях и с премудростями.

Мальчик, родившийся в срок, ростом и весом отвечал всем требованиям и параметрам самых признанных учебников и пособий по деторазведению и уходу за ними и, несмотря на получившуюся безотцовщину, Белла не могла нарадоваться на сына, на то, как трогательно и вкусно причмокивая, вытягивает он последнюю капельку из материнского соска, как сладко после этого отрыгивает и потягивается, как смешно гукает и тянется ручкой к ней, Белке… Боль и горечь, изъедавшие ее поначалу из-за Олежкиного предательства, со временем растворились, уступив место материнскому ее счастью и заботе о маленьком сыне. Осталась лишь легкая и почти уже безболезненная тень разочарования в мужиках, сразу во всех, которые — теперь ей было совершенно ясно — хотят одного только своего мужицкого дела — грубого и обманного…

Через пару недель после родов домой к ней нагрянули девчонки из цеха: саму ее — поздравлять, а дитя — осматривать. К этому моменту имени мальчик еще не получил — в то время Белка все еще тайно надеялась на внезапное появление пропавшего Олежки и с именем пока не спешила. Кроме торта и цветов, девчонки приволокли в подарок последнюю цеховую продукцию — полное собрание сочинений Булгакова. И уже потом, когда они ушли, а мальчик ее зачмокал во сне, она взяла в руки первый том собрания и открыла наугад. «Дни Турбиных» оказались пьесой, а не романом, как она думала всегда, потому что кроме «Мастера и Маргариты» в ее любознательные руки до сегодняшнего дня ничего больше из написанного Булгаковым не попадало. Взгляд ее наткнулся на слова:

Алексей.Да вы, будьте добры, скажите, как ваша фамилия?

Лариосик.Ларион Ларионович Суржанский.

Елена.Да это Лариосик?! Наш кузен из Житомира?

Лариосик.Ну да…

Белка закрыла книгу и мечтательно прикрыла глаза…

— Ларион Тилле… Лариосик…

С этого дня она перестала ждать беглого Олежку, потому что имя сыну уже было найдено и совершенно без участия саранского отца…

Вскоре Белка поняла, что на заднюю корку ей попасть вряд ли удастся, потому что делом своим печатным она овладевала все лучше и лучше и о переходе в обозначенную загадочными словами профессию речь уже не шла. Начальство не могло ею нарадоваться, и через три года ее приказом перевели в заместители начальника цеха по производству, оказав небывалое доверие молодому двадцатишестилетнему технологу, к тому же, матери-одиночке.

Отказ от романтического будущего зато полностью компенсировался радостью от маленького Лариосика, который к этому времени превратился в светло-русого кудрявого мальчугана с обложки молочной смеси «Здоровье».

— Отродясь таких деток не видывала, — с сожалением покачивая головой, говорила Белле нянечка, когда пришла пора забирать Лариосика из яслей, чтобы переводить в детский садик. — Тихий такой, ласковый, как одуванчик, — дунешь в него, а он, наоборот, к тебе, ластится так… жмется… Добрый он, потому что и сроду не обижался на никого из ребят, сам-то все с девочками больше был, и хорошо так с ними игрался, тоже в куколки ихние…

Дружба с девчонками, к радостному удивлению Беллы, не закончилась и с детским садом, и в первом «А» классе, куда Лариосик был отправлен матерью в возрасте неполных семи лет, потому что, не в пример многим другим детям, уже прилично читал, даже не по слогам, умел чуть-чуть считать по арифметике и много знал наизусть. Во время переменок он не носился как угорелый по школьным коридорам, не забирался на свой стол, чтобы совершить головокружительный прыжок на соседний, и никогда не дергал девчонок за косы, — наоборот, пытался защитить их как умел, крича вместе с ними «Дурак!» тому, кто проявлял наибольшую ловкость в этом дурацком занятии. Статус мужественного, таким образом, и бесстрашного девчачьего защитника Лариосик приобрел с первых школьных дней, чем вызвал благосклонное отношение классной руководительницы, преданную дружбу со стороны юбочно-фартучной части первого «А», нейтрально-выжидательную реакцию по другую сторону от чулочков и косичек — ребячью, и заинтересованный, два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, юной Лариосиковой мужественностью взгляд с некой третьей стороны — учителя физкультуры Мосейчука, стройного спортивного мужчины под тридцать. При этом реальные успехи Лариосика на уроках физкультуры сильно не дотягивали до показателей его же мужественности в деле защиты слабых от нахальных, поэтому первым в этой области знаний в глазах учителя он числился с совсем другой стороны, ближней к силе притяжения.

К четвертому классу Мосейчук включил Лариосика в список учеников, посещающих дополнительный класс ОФП — общефизической подготовки во внеучебное время, ближе к вечеру… Туда ходили ребята из старших классов, занимаясь штангой и баскетболом, но для него учитель сделал исключение, объяснив необходимостью дополнительных физкультурных нагрузок на организм мальчика. Мама была не против, тем более что теперь она пропадала в цеху сутками — вовсю шла перестройка, и высокие начальники в стране и отрасли разрешили издавать и печатать все что ни попадя, а это были деньги, и деньги большие.

Год шел Лариосику одиннадцатый, он же и стал для него переломным… Мальчик сам это почувствовал внезапно, разом, в один день. В этот день, уставший от гантелей и приседаний, взмокший и обессилевший от десяти кругов по физкультурному залу, которыми, как правило, завершались занятия, он еле дотащился до раздевалки. Дверь в душевую была открыта, оттуда густыми клубами валил горячий пар, и ему со своего места хорошо было слышно, как ржут там здоровые голые ребята, девяти-, в основном, и десятиклассники, и видно хорошо было тоже, как они намыливают друг другу спины и трут их мочалками докрасна, и швыряются друг в друга шматами мыльной пены, и пена эта стекает по спинам и животам, огибая мелкими белыми пузырьками рельефы накачанных спортом и молодостью тел, и как потом пузырьки эти лопаются и тела их, уже совершенно никак не прикрытые, ныряют под тугие водяные струи, и руки поднимаются вверх, ложатся ладонями на голову, гладят мокрые волосы, а потом пальцы протирают глаза от попавшей туда воды. А затем они выключают воду и возвращаются в раздевалку, не обращая на Лариосика ни малейшего внимания, все еще гогоча и рассказывая друг дружке что-то такое, чего Лариосик не понимал совсем или же понимал, но не все, или же только думал, что понимал, но чувствовал — что-то волнующее и тайное было в этих словесных перебросках и намеках, и он видел, как трепетно вздрагивали и покрывались мурашками бицепсы парней, икры ног, мышцы живота и то самое, чего еще не было у него таким, как у них, там, где были завитки волос…