Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик

Матери он решил ничего не говорить заранее, а просто потом, когда все будет сделано, поставить перед свершившимся фактом. Маму ему было жалко, очень жалко, но еще больше ему было жаль самого себя, потому что он знал — с каждым днем жизнь его утекает, и не на один прожитый день, как у других, а на гораздо большее время, на месяцы, а быть может, и годы…

К началу августа требуемая сумма набралась, но только лишь для преодоления первого, не главного, этапа — для обзаведения силиконовой грудью, приобретения запаса гормональных средств и покупки женской амуниции, куда должно было войти все. Он сам поразился будущему разнообразию и количеству потребных для новой жизни предметов, начиная с обуви, одежды, косметики и парфюмерии и кончая деликатнейшими мелочами, делающими жизнь каждой настоящей женщины прекрасной и неповторимой в своем женском роде первого лица единственного числа…

За прошедшие два с половиной месяца начавшегося в его жизни наркоторгового безумия Лариосик успел окунуться в дело так, что забросил все так и не начатые этюды и художественные планы, как бессмысленные и совершенно для его жизни бесполезные. Иногда он вспоминал, правда, те воздушные минуты, когда натурный материал оживал у него под рукой и очнувшийся гипсовый Вольтер приоткрывал постепенно глаз и всматривался сквозь Лариосика в противоположный конец аудитории, и как в этот же момент Лариосик точным и нежным жестом касался карандашом его гипсового глаза и изменял угол Вольтерова зрения, и тогда мыслитель всматривался уже не вдаль, не сквозь, а в самого Лариосика и улыбался ему мудрой и немного хитрой улыбкой…

Но вспышки памяти такой становились все случайней и реже, все существо его требовало в эти летние месяцы одного только: новых клиентов и реализации как можно большего числа пакетиков, наркодоз, чеков. Рыхлый был им доволен. Но к августу сам он уже был не в счет. Лариосика теперь знали многие, особенно в дискотеках и ночных клубах, в том числе и новые торговцы, из тех, что Рыхлому не ровня. Ларэ — так теперь представлялся Лариосик в предвкушении скорых и необратимых изменений собственного тела. С этой же целью он перешел в одежде на стиль унисекс, пока, временно, до назначенного ему срока операции: темные очки, волнистые кудри, джинсы в обтяжку, изящные сандалии, безразмерная майка и небольшие подложные припухлости под ней. Тоже временные…

— Привет, Ларэ! — приветствовали его мальчики из клубов.

— Что-нибудь прихватила?

— Привет, Ларэ! — приветствовали его девочки с дискотек.

— Что-нибудь прихватил?

— Э, чудило! — приветствовал его при встрече Рыхлый. — Надо чего, а?

Грудь свою Лариосик получил, как и было обещано, в полном соответствии со стандартом обрушившихся на прекрасную половину девяносто-шестьдесят-девяностых годов: упругую, соски чуть выше положенной анатомии, номер — два с небольшой половиной. Амуниция к первому счастливому дню первого этапа перерождения готова была практически полностью.

— Ублюдок! — кричала ему, снова теряя разум, Изабелла Владиславовна, приходя в себя после очередной потери сознания. — Не верю, все равно! Так не бывает, так не может быть! Сейчас же пойди и убери назад эту гадость!

— Это невозможно, мама, — спокойно отвечал Лариосик. — Ну разве ты не понимаешь? Это совершенно теперь невозможно и не нужно. Я женщина, мама, такая же, как и ты, я была ею всегда и навсегда теперь ею останусь. Постарайся понять, это сильнее меня, это настоящее, это изнутри…

— Извращенец… — без сил добавляла мать. — Как хорошо, что у тебя нет отца…

И только потом, через месяц или больше того, найдя наконец время на собственного сына, собрав по крупицам и мелочам странности поведения ангела за последние годы, прокрутив и перекрутив мысленно по новой милые особенности подростка, так иногда умилявшие ее своей наивной непосредственностью и смешливой лаской, Изабелла Владиславовна с обреченностью поняла, в какие высокие неполиграфические технологии завели ее и ее Лариосика многотысячные тиражи, эти запахи, краски и кооперативные гонорары. Однако то, что уже поздно и сделать с сыном ей ничего не удастся, и обратной дороги для него тоже теперь нет, она поняла также отчетливо. Поняла… как и то, что сына своего, Лариосика, она потеряла теперь навеки. Поняла, почернела лицом и вернулась в типографию. К запахам, краскам, гонорарам и тиражам. Еще большим, чем прежде, но в одночасье потерявшим всякий смысл. Как и вся ее жизнь…

Прошло время, и Ларэ объявилась на точках распространения товара в новом обличье. Теперь она выглядела просто сногсшибательно. Волнистые кудри ее распрямились, как следует прохимичились и сделались ярко-рыжими. Тугая мини-юбка, долгожданная шпилька на ноге, чулки со стрелкой, тонкий, не перетягивающий соски бюстгальтер, совершенно ненужный при ее и так нагло торчащих полушариками силиконовых железах, придающий какую-то новую дьявольскую уверенность ее обладательнице, обильная косметика, накладные ногти и ресницы — все было готово давным-давно и лишь ждало своей минуты — торжественной и победной. Узнавали ее теперь только по необычному имени, но уже через несколько дней она по новой и с большим против прежнего отрывом завоевала клубно-дискотечную тусовку, и наркотические дела ее пошли пуще прежнего, по скоростному графику опережения собственных планов по части завершающего вступления в женскую негу. Уже совсем в женскую, по-настоящему, без чего бы то ни было лишнего…

Про художественное училище и про то, что занятия там начались давным-давно, Ларэ вспомнила совершенно случайно, когда наткнулась вечером на того парня, поступавшего-непоступившего. Тот узнал в рыжей Ларэ Лариосика лишь после неоспоримых ее доказательств в виде воспроизведенного при недавней встрече диалога, того самого, про этюды. Только тогда он признал собственную неправоту, уважительно подвинулся и, на всякий случай, спросил все равно на «вы»:

— Ну, как ваши этюды? Я просто не знал, что вы такая… стали…

— Какая? — кокетливо спросила Ларэ.

— Супер, — не задумываясь ответил парень. — Не верится даже, что мы знакомы… А вы женщина или… так… под нее работаете?

— Я — женщина, — ответила Ларэ, — но пока еще девушка. Чек возьмешь?

— Привет, Ларэ! — крикнули ей справа. — К нам подойдешь?

— Привет, Ларэ! — крикнули ей слева. — Забегай сюда, у нас столик!

— Потанцуем, Ларэ? — спросили ее сзади.

И Ларэ подходила, забегала и танцевала, но разговор этот с парнем ее огорчил. График графиком, но вопросов подобных она не хотела. Тем более не хотела она непредвиденных неожиданностей. Не хотела, ненавидела и уже боялась…

Случай подвернулся сам собой. Партия героина была в расфасовке, как обычно, но большая и по низкой цене. Правда, к ней прицепляли десять килограмм маковой соломки. Она подумала, прикинула и взяла. Взяла, несмотря на то, что предложил Рыхлый, который доверия уже не вызывал. Взяла, потому что прикинула про это самое хорошо и точно, тем более что Рыхлый отдавал так, на веру, за репутацию. Если все уйдет быстро, то хватит. Хватит на второй этап. На самую главную в ее жизни операцию, и тогда… Тогда — ничего уже лишнего, ничего позорного и ненужного для Ларэ не останется, все будет удалено безболезненно и аккуратно, и она найдет себе любимого человека, мужественного, доброго и сильного, и она выйдет за него замуж, и ее будут любить, как настоящую женщину, и ласкать и гладить, как живую, а не бутафорскую. И тогда она тоже ответит любовью, своей любовью, такой же настоящей, какой станет сама. Когда все закончится…