Эльфрида Елинек - Предание смерти. Кое-что о спорте

Так много молодых людей, и ни один не представляет собой загадки. Мы есть — и все тут! Но нас, как всегда, вроде как и не было. У нас детское начало и недетский, не подлежащий отмене конец. Кто это сказал? Нет, мы никогда не кончимся, или все же, да, мы закончим, когда захотим, и на том, на ком захотим, а сейчас возьмем и прикончим вас. Ночью от наших рук никто не умирает в одиночку. Заодно покончим и с вами. Мы молоды, мы молоды. Ура! Мы попали под свое собственное влияние и не прислушиваемся к тому, что нам нашептывают другие. Почему бы нам не брать пример с высших существ, то есть с самих себя? Или с природы, которая еще выше, чем мы, она, если захочет, с наслаждением расплющит рухнувшей скалой любого. Перед ней капитулируем даже мы. К природе мы относимся исключительно хорошо.

Она ведь и от нас раньше времени очищает землю. Ничего не поделаешь. Нам всегда хочется открывать нечто новое! Одну часть нашего тела скрывают брюки. Другую охраняет страх. Так точно, вы правы, в нас есть нечто влекущее. Лично я не назвал бы это тоской по чему-либо, но спустя некоторое время мы замечаем, что нас опять влечет в обувной магазин, нет, это влечение никак нельзя недооценивать. Я покупаю вот эти ботинки, и вон те тоже. Эти слова я произношу очень часто, они словно прилипли ко мне. В зависимости от желания и марки, от радиуса поворота и турбо. Бензин беру супер или супер-нормальный. Женщины тоже хотят что-то сказать? В таком случае всего хорошего! Город принадлежит нам! Страны покачивают бедрами в такт нашей музыке, разогреваются, разогреваются еще сильнее, это знают в любом спортивном союзе полицейских или пожарников. Мы всякий раз разжигаем себя перед тем, как идти на дело, потом тушим пожар, который сами в себе и разожгли, а после этого поджигаем что-нибудь еще, в другом месте.

Первый.Да, когда становится по-настоящему горячо, мы сразу бросаемся тушить. Это надо изменить. Каждый из нас может все, никто не может ничего.

Эльфи Электра (теперь уже сама, добровольно въезжает на своем новеньком горном велосипеде, хотя вид у нее несколько потрепанный, говорит на ходу, задыхаясь). Извините, я, к сожалению, не могу слезть с велосипеда, не устроив изрядной суматохи. Поэтому скажу коротко: моя мамочка похоронила отца, как собаку, кое-как зарыла в землю, перед этим она снова вырыла его, хотя в этом не было никакой необходимости, и в зубах оттащила вонючий труп в сумасшедший дом. Ну да, сперва в частный приют, где в одной комнате спали двенадцать человек, владельцы этого приюта, который, собственно, был самым обычным домом для одной семьи, правда, с десятью кроватями в каждой комнате, гм, бац! в совершенстве овладели искусством встречать, принимать и быстренько избавляться от клиентов. Зато какая дисциплина! Черт побери! Курить в спальне запрещается. За завтраком разговаривать с соседом по столу не разрешается.

С разговорчивой партнершей трахаться — ни-ни. Выходить на прогулку в хорошую погоду не положено. В приют проворно принимают идиотов, из приюта медленно увозят невесомый товар, невесомее пустоты. Туда-то и доставили мы, мама и я, очередной человеческий товар. Папу! Он кончает свои дни не в ванне, он ведь не король, он умирает на больничной койке. Бедный папочка! Как случилось, что ты можешь жить, оставаясь невидимым? Поразительно! Сюда бы более известную особу, чем я, о, у меня уже есть такая, это я сама! Ты еще раскаешься, мама, чтобы не пришлось раскаиваться мне. На людях ты так участливо о нем говорила, а потом скоренько запихивала его в кое-как сколоченную нами клетку для кроликов. Чтобы он, наконец, перестал что-то лепетать и хныкать. Его надо убрать, по-другому не получается! Давай-ка позвоним сестре Йемене, пусть хоть немножко поможет с похоронами! Будь у мамы велосипед, она добралась бы туда быстрее. Сегодня она уже слишком стара для велосипеда. А раньше гоняла очень даже прилично. Многие катались с ней, выезжали на прогулки, но так и не отделались от ее злосчастных сексуальных пристрастий.

Ненавидела сестру, ненавидела отчима, ненавидела своячениц! Одно жулье! Значит, бежать от них подальше. В горы, в Венецию, на Большой венецианский склон, нет, он слишком высокий для велосипеда. Она разделала, расчленила папу, как кролика за то, что у него был один изъян. Лучше бы он погиб на войне, но его не взяли в армию, на почве так и не выясненного до конца расового происхождения. Но еще и сегодня община продает эту почву, эти земельные участки, отцы общины до сих пор видят в этих участках нечто зловещее и предпочитают селить на них как можно больше людей. Чтобы потом было с кого спросить, когда снова встанет вопрос о почве. Ну, это я опять сильно преувеличиваю. Но послушайте сами, что говорит бургомистр! Все вокруг должно стать приветливее, светлее и возвышеннее, тогда и мы будем приветливее, светлее и возвышеннее.

Луч света, входи и садись! А ведь для папы, как мужчины, был проложен такой замечательный путь! Его могила могла бы стать таким же утешением, как и выздоровление Ники Лауда, помните, как мы все за него переживали!

Мой папа был король, а умер такой жалкой смертью. Ему бы, укрощенному, спокойно лежать под моим письменным столом, а вместо этого я, его убийца, сижу здесь и так молочу по клавишам, что кровь брызжет из-под ногтей! Правда, крупинку истины я все же нашла. Это ты убил маму, братец, признавайся! Возможно, я тоже в этом участвовала, ну и что. Никто так и не узнал, что тут произошло. Итак, я, сонный, ленивый грудничок, насосавшийся материнского молока, лежу у груди мамы, я была и остаюсь ребенком, с зубами или без зубов. Людям мои зубы не нравятся, но я старая и опытная кусака, мне они еще нужны, я имею в виду зубы, ну, и люди, разумеется, тоже. Я не могу без публики! Мама, значит, положила папу в больницу, а рядом с ним пристроила и его рассудок, словно внутренности курицы, и теперь я должна до конца дней своих жить в ее доме с ней вместе. Я и пачка моих мозгов в морозилке. Может быть, мама наделает из них кубиков и швырнет их в стакан, чтобы мы, две ошпаренные бабы, наконец выяснили свои отношения. Неудивительно, что я никак не могу оттаять!

Самой судьбе было угодно, чтобы папа превратился в идиота, а теперь мама хочет лежать с ним в одной могиле, уже давно оплаченной на сто лет вперед! Мертвецов тоже можно покупать. Разве убийство спорт? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве бог враг? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Разве смерть всего лишь сон, чтобы люди и под землей могли совокупляться? Я полагаю, нужно видеть разницу: не всегда! Я лишь хочу сказать, что тело моего отца всю жизнь находилось в миллиметре от стального лезвия моей матери. Но ничего так и не произошло. Далее я хочу сказать, что я все время что-то говорю, вы же сами слышите, но у меня такое впечатление, будто я обращаюсь к спящим. (Пошатываясь, уезжает на велосипеде .)