Ульрих Бехер - Сердце акулы

После той истории в Памплоне, когда Херувим невольно оросил слезами свою розовую бороду, он решил исправить ошибку и вступил в «Союз доброжелательных» — один из доброй сотни мелких карнавальных клубов, а именно в тот, где давно уже превозносили гениальную барабанщицу — Лулубэ. Целых два года он учился игре на маленьком барабане, просиживая вечера в штаб-квартире «Доброжелательных». Затем его наконец-то сочли достойным участия в утреннем марше. И вот тогда-то, во время призрачного парада в рассветных сумерках, прямо ему в лицо, скрытое под карнавальной маской, было брошено — он, Ангелус, слабак, «ничего не может». Упрек для любого мужчины весьма нелестный.

Шевалье Казанова де Сенгальт, посетивший Базель в 1762 году, писал: «Все базельцы страдают, как мне показалось, неким помешательством. Причем они этого вовсе не скрывают. Мне рассказывали, что состоятельные горожане, а там таких много, летом выезжают на курорт, расположенный неподалеку от Мюльгейма, где лечатся от своих странностей, однако по возвращении в Базель тотчас же принимаются за старое».

Фридрих Ницше, который столетием позже занимал в Базеле должность профессора филологии, писал о том, что по временам в этом швейцарском городе на Рейне наступают такие погоды, которые благоприятствуют самоубийствам. (Прабабка Ангелуса, одна из баварских «альбанок», знавала профессора Ницше. Однажды правнук спросил ее, помнит ли она что-нибудь особенное о поэте-философе, и девяностолетняя старушка, подумав, сказала наконец: «Танцор он был никудышный».)

Жизнь Ницше — прекрасный пример того, как близки порой бывают гений и безумие. Каждый год, ровно через пять дней и четыре часа после того, как во всем мире отшумят карнавалы католиков, в Базеле открывается утренним маршем единственный в мире протестантский карнавал; но это не означает, что тут-то базельцы, весь год притворяющиеся цивилизованной до мозга костей публикой, дают волю своим гениальным безумствам - о нет, они шествуют чинно, стройными колоннами, шагают в ногу.

Ночь, ни проблеска света. Хмурый утренний сумрак, и Рейн катит свои призрачные воды меж темных берегов, словно Ахерон, река мертвых древней Эллады. Около четырех часов утра в городе темно. Уличные фонари не горят, в окнах — ни огонька. (Война?)

Всюду в городе они уже построились на улицах перед своими штаб-квартирами, выровнялись, стоят плечо к плечу, с барабанами удлиненной формы у пояса, наискось, старинными барабанами ландскнехтов, называющимися в народе «ведрами». Над призрачными отрядами скользят лучи от «шахтерских» фонариков, прикрепленных у некоторых участников марша на лбу, у кого-то фонарики на длинных шестах, а кому-то достались большие тяжелые фонари в виде домиков из разноцветного стекла, ярко освещенных изнутри, — некогда они украшали собой портшезы. Завтра днем отряды барабанщиков пойдут по городу, каждый карнавальный клуб — в костюмах особого образца, который заново придумывается для каждой Масленицы. Но накануне, во время утреннего марша, все наряжены кто во что горазд — кто в прошлогодний карнавальный костюм, кто в новое фантастическое одеяние. Флейтисты уже подняли инструменты — поперечные флейты-пикколо, на боку у барабанщиков — молчаливые пока барабаны. Впереди пойдет отряд флейтистов, за ним тамбур-мажор, потом отряд барабанщиков; построившись в таком порядке, они ждут сигнала к маршу — удара колокола ровно в четыре утра. Слышатся обрывки коротких негромких разговоров, голоса звучат глухо из-под громоздких масок — тут и бесовские хари, и простодушные крестьянские физиономии с носами неимоверных размеров, и сморщенные личики эмбрионов (базельские художники - авторы самых смелых карнавальных масок во всей Европе); мужчины в женских платьях, девушки с усами и бородой, клыкастые пасти, оборотни...

Активисты «Союза доброжелательных» ждали, построившись перед своим клубом, расположенным напротив церкви Святого Мартина и Рейнского спуска. На Лулубэ была огромная отливающая лиловым голова лесного вепря, увенчанная эльзасской пожарной каской. У Ангелуса, которому указали место в строю рядом с женой, маска была столь же фантастическая — пьяная харя с подсвеченным при помощи карманного фонарика багровым носом, на кончике которого красовалось умильное личико боттичеллиевского ангелочка.

Но вот на колокольне церкви Святого Мартина раздался четвертый удар колокола — и стих, гулко дрожа в сыром сумраке. В тот же миг раздался четкий голос тамбур-мажора:

— Вперед... шагом марш!

И в ту же секунду во всем городе грянули барабаны, взвизгнули флейты, и пошел по всему старому Базелю треск и свист, прокатился по всем переулкам, где еще уцелела память о древних германских племенах, сгинувших в эпоху Священной Римской империи германской нации, с ее непрекращавшимися войнами. Они дважды просвистели и пробарабанили, не сходя с места, утренний марш, а затем все карнавальные клубы разом двинулись вперед, угрожающе-медленным торжественным шагом, в ногу, двинулись к цели этого парада призраков — к Рыночной площади.

На спуске к Рейну «Доброжелательным» пришлось ждать. Впереди, на Рейнском мосту, над шествием химер раскачивались гигантские фонари. Чета Турианов дружно барабанила — маленькая волна в море барабанного грохота.

Вдруг вепрь в пожарном шлеме перестал барабанить и сунул руку под маску.

— Что такое, Лулубэ? - спросил Ангелус.

— Я... плачу... — Из-под маски послышались сдавленные всхлипывания.

— Ты? Плачешь? — «Это из-за того случая, — пронеслось в мозгу Туриана, — вспомнила злосчастную Масленицу, когда пьяный отец барабанной палочкой выбил ее матери глаз».

— Многие старые барабанщики плачут во время Утреннего марша под своими масками... Ты что, не знал? — услышал он сквозь всхлипы.

— Не знал.

— Они плачут от сча-астья! — В гнусавом от слез голосе слышалось радостное возбуждение. При следующей паузе, когда грохот на миг затих, она спросила:

— А ты? Ты плачешь, Херувим?

— Я? — Из-под пьяной хари явственно донесся сдавленный смешок. — Тоже мне удовольствие! Я и не думаю плакать.

— Зато в Памплоне плакал, еще как! — прошипел вепрь, рискуя получить нагоняй за разговоры в строю от командира барабанщиков, который шагал позади колонны.

Ангелус промолчал и барабанил теперь, всецело сосредоточившись на ритме, потому что началась самая трудная для него вариация. «Союз доброжелательных» медленно приближался к Рыночной площади. Внезапно Ангелусу представилось, что все эти набегающие на площадь, подобно прибою, то нарастающие, то стихающие волны, весь грохот и гром множества барабанов повинуются ритму одного-единственного барабана.

В который бьет его жена.