Теодор Рошак - Киномания

Зачем? Да затем, что, пока я корпел над диссертацией, в жизни Клер происходили огромные перемены. Началось все с местных газет. Благодаря эпизоду с «Венецианским пурпуром» имя Клер приобрело кое-какой вес. «Лос-Анджелес таймс» напечатала несколько ее обзоров, а потом стала обращаться к ней за статьями. Ее имя стало известно сначала на Западе, а потом и по всей стране — по мере того как ее статьи о кино начали появляться на страницах крупных журналов. Открылись соблазнительные возможности, упускать их было невозможно, и у нее были все основания желать максимальной свободы. А это, конечно, подразумевало разрыв с неотесанным и пока что нетвердо стоящим на своих ногах молодым любовником. Не прошло и года после нашего разрыва, а Клер уже читала лекции о кино в Нью-Йоркском университете. На короткий период она стала запасным критиком «Нью-Йоркера», играя вторую скрипку не в лад с Паулиной Кейл {219} 219 С. 301. Паулина Кейл (1919–2001) — влиятельный американский кинокритик, в 1968–1991 гг. писала для журнала «Нью-йоркер». , с которой она не сходилась практически ни в чем. Год спустя ее приняли в «Нью-Йорк таймс» ведущим кинообозревателем, а к печати уже был подготовлен сборник ее избранных эссе — первый в череде бестселлеров. Пришествие Клер состоялось.

Я радовался ее успехам — она заслужила их больше, чем кто-либо. Но при этом с грустью понимал, что теперь мы разделены навсегда не только тысячами миль, но и тем, что выбрали разные дороги. Я все больше и больше втягивался в университетскую жизнь, к которой она относилась с неприязнью. Меня приняли на кафедру киноведения Лос-Анджелесского университета. Не ахти что, но, не обладая амбициями Клер, я был готов не торопясь взбираться по научной лестнице, вдали от ее нового пути, с присущими ему публичностью и шумными спорами. Время от времени я посылал ей коротенькие письма с поздравлениями по случаю выхода ее статьи или обзора. Если она отвечала, то открыткой. Большего я и не ждал. Клер на свой жесткий манер была необыкновенно щедра ко мне, делясь своей интеллектуальной и сексуальной изощренностью с существом слишком незрелым, чтобы платить ей той же монетой. Меня никак не уязвило и не удивило, что она переросла меня и «Классик». Откровенно говоря, я не рассчитывал увидеть ее еще очень-очень долго. А когда мы все же встретились, то случилось это благодаря Максу Каслу.

Два года спустя после отъезда Клер из Лос-Анджелеса я получил письмо от редактора воскресного «Нью-Йорк таймс мэгазин». Его интересовал рост популярности фильмов Касла — их теперь регулярно показывали в ретроспективных и репертуарных кинотеатрах. Его фильмы стали непременным атрибутом ночного телевидения, хотя и появлялись на экране в усеченных студийных вариантах, а иногда порезанные и того пуще. Некоторые из работ Касла — мрачнейшие фильмы ужасов — даже приобретали преданных последователей как картины для ночного просмотра. Почему Касл и почему сейчас? — спрашивал меня редактор. Не попытаться ли мне написать статью с ответом на эти вопросы? В конце он сообщал, что на меня как на «ведущего авторитета страны в этой области» указала ему Кларисса Свои. Я был на седьмом небе — и от рекомендации Клер и от просьбы редактора. Конечно же, я принял предложение и немедленно отправил Клер письмо с излияниями благодарностей. Она не ответила.

Я сразу же понял, что мне представился великолепный шанс, а потому, забыв обо всем на свете, уселся за статью и вложил в нее все накопленное за годы исследований. Однако в фундамент работы была заложена мина, на которой я чуть не подорвался. Меня просили объяснить отдельным пунктом поразительную и все растущую популярность Касла у молодежи. В диссертации я ответил на этот вопрос, рассуждая о том, что искусство Касла — вне временных рамок. А вернее, так на этот вопрос ответила Клер , поскольку анализ в этой части принадлежал ей, не мне. Ее аргументация вращалась в основном вокруг героя и настроения, на родстве касловского мира с жанром «нуар». Когда диссертация была закончена, моя уверенность в правоте Клер поколебалась. Она убедила меня — и, видимо, поступила вполне благоразумно — ничего не писать о саллиранде Зипа Липски. Она утверждала, что такая специальная вещь, даже если бы я и мог точно ее описать (а сделать это я никак не мог), — всего лишь редкая диковинка, и места в серьезной работе для нее нет. И тем не менее даже та малость, что я узнал о фильмах Касла с помощью этого странного приспособления, убедила меня: его власть над людьми крылась в каком-то глубинном измерении разума, которое еще ждало открытия. Хватило ли бы мне смелости обнародовать теперь это убеждение?

Я решил не делать этого. Вместо этого я воспользовался удобной лазейкой и просто возвратился к интерпретации Клер. Что находят зрители в фильмах Касла? Я писал, что перед нами типичный главный герой, появляющийся почти во всех его фильмах, «аутсайдер», как я его называл, используя модное в то время словечко. Человек для нашего времени: одиночка, окруженный невидимым злом, сам пораженный этим злом и безуспешно сражающийся с ним во имя неизвестно чего. Такую мысль мои читатели должны были понять. Мысль, доступная для моих читателей. Я высказывал (вслед за Клер) идею, что Касл изобрел ранний вариант экзистенциалистского героя, прославленного затем благодаря Бергману, Годару и Антониони. Главный персонаж Касла — пария, живущий в ссылке или опале. В ранних немых фильмах он мог появиться в обличии Иуды или преследуемого еретика. Впоследствии в фильмах категории «В» он мог стать арестованным преступником, преследуемым шпионом, или Джеком Потрошителем, которого гонит по улицам и клоакам города не только страх наказания, но и ненависть к самому себе. В своей окончательной форме он становится самым характерным героем Касла — графом Лазарем, вампиром. Жажда крови, живущая в графе, непременно осложненная извращенной сексуальностью, не столько пугает, сколько выглядит жалкой — человек, одержимый страстным желанием выжить, даже если цена выживания оборачивается бесконечным ужасом. Касл неизбежно пробуждает наше сочувствие к этим монстрам-изгоям, хотя их преступления и вызывают у нас отвращение. Мы считаем их жертвами жестокой судьбы, уничтожившей в них все хорошее. Мы сопричастны их борьбе, зная, что она бесполезна, зная, что несправедливость, которой они противостоят, слишком сильна, что зло слишком страшно.

Мой редактор в «Таймс» одобрил главную мысль статьи, хотя и потребовал убрать всякие научные изыски. Еще он настаивал на заключительном выводе, но я воспротивился и в конечном счете отказался. «Вызывающий сочувствие вампир… Потрошитель, покоряющий наши сердца. Конечно, чтобы добиться такого эффекта, требуется определенный уровень мастерства, но нет ли в этом чего-то болезненного? И опасного? Каких же „героев“ выбирает себе молодежная аудитория? Вурдалаков и серийных убийц! Ваши комментарии?»