Теодор Рошак - Киномания

Этот разрыв был неизбежен. Оглядываясь назад, я видел: он вызревал с момента моего первого просмотра «Иуды», когда я понял, что увидел (или почувствовал) в этом фильме больше, чем Клер. Мои изыскания в архиве дали мне возможность посмотреть еще несколько из давно забытых касловских немых фильмов, которые на многое открыли мне глаза, — в особенности его ученические ленты времен «УФА». Арлин Флейшер обнаружила четыре полностью или частично сохранившиеся ленты того периода, включая и почти целую копию первой его работы — «Дремлющее око». Эти ранние пробы, рассчитанные на быстрый и прибыльный прокат, делались почти без вмешательства студии. Они демонстрировались наивной аудитории, для которой кино оставалось новинкой, и при просмотре возникало ощущение, что после показа на скорую руку их тут же выкинут на помойку как прочитанную газету. В конечном счете Касл и Grabräuber [26] Расхититель могил (нем.) . были кинематографическим эквивалентом желтой прессы, разовым товаром — посмотрел и выбросил. По этой причине Касл мог позволить себе экспериментировать смелее. Приемы, впоследствии доведенные им до совершенства, здесь проявлялись в сыром еще виде, а потому не давали ключа к пониманию его поздних работ.

Музей, кроме того, приобрел одну неполную катушку различного материала, вырезанного студией «МГМ» из «Мученика». Состояние пленки было жуткое — она дергалась, была размыта и жестоко процарапана, что давало достаточно оснований не включать этот материал в ретроспективу. Но у меня были другие причины, чтобы его опустить. Начать с того, что он носил непристойный характер. Пленка была подарена музею внуком одного из первых руководителей «МГМ». Он припомнил, что пленка была припрятана важными шишками со студии для личного пользования. Публично же студия заявила, что весь материал, вырезанный из «Мученика», уничтожен; случилось это, когда Касл грозил подать в суд на студию и таким образом вытребовать спорный фильм. Бедняга Касл! Он до конца своих дней пребывал в заблуждении, что единственная его выдающаяся американская картина была предана огню. Однако, возможно, его еще больше задело бы за живое, узнай он, что сохранила студия и для каких нужд.

Похищенная катушка целиком состояла из вырезанных эпизодов купания и любовных сцен, на которых снятая как бы ненароком нагота присутствовала в таких количествах, что о сохранении ее в окончательном варианте говорить не приходилось. Например, там были дубли с обнаженной Луизой Брукс, которая снова и снова забиралась в огромную ванну, а потом выходила из нее, причем съемки велись с крайне откровенных ракурсов — ни одна актриса не желала бы, чтобы эти кадры сохранились. Знала ли она, что ее снимают? Знала ли она, что этот материал стал на «МГМ» удовольствием для избранных?

Правда, было кое-что, делавшее эту катушку важной, хотя, возможно, только для меня. В нескольких местах этого бракованного материала в камере появлялся сам Касл. Вероятно, никто, кроме меня, этого не заметил; я точно знаю, что в архиве никто об этом не говорил, возможно, потому, что лицо Касла было мало кому знакомо. А может, никто не удосужился просмотреть кадры внимательно. Пленка вся была в пятнах, словно ты смотрел сквозь снежную бурю. Но я узнал его — камера скрыто снимала маленькие постановочные эпизоды: вот он протягивает Луизе Брукс ее халат, вот он машет рукой в сторону камеры, давая кому-то указание выйти из кадра. В какой-то момент, пытаясь прикрыть свою ведущую актрису, почти целиком обнаженную, от назойливого глаза объектива, он встал между нею и оператором и, напустив на лицо неодобрительное выражение, игриво заглянул в камеру.

Эти краткие мгновения придавали реальность существованию Макса Касла, и мои исследования не смогли бы сделать это никак иначе. Они оживили Касла, благодаря им он становился человеческим существом, личностью. Прежде я видел лишь несколько его фотографий — на них он выглядел суровым и задумчивым. Удивительно, как эти кинокадры, попавшие теперь в мое распоряжение, оттеняли этот образ, ничуть его не смягчая. Ему было присуще чувство юмора: он постоянно ухмылялся (большие лошадиные зубы), шутил, напускал на себя притворный гнев, орал на кого-нибудь, чтобы вслед за этим тут же рассмеяться. Но гораздо больше было моментов, свидетельствовавших о его мрачной углубленности: вот Касл во все глаза разглядывает какой-то элемент кадра, потом хмурится, делает движение — «нет-нет, все не так». Или щурится на освещение, делает кислое лицо, сжимает зубы, бормочет ругательство. Он мелькнул и в постельной сцене — едва видимый, улегся сбоку на живот, образуя неожиданный кадр. И еще одно его появление, которое я изучал снова и снова. На переднем плане Луиза Брукс с обнаженной грудью; ее припудривают, приглаживают, а за ней, на самой границе тени, сидит Касл, устремив напряженный взгляд куда-то в сторону — куда, трудно сказать. Плечи опущены, взгляд неподвижен, подбородок уперт в кулак, весь он — как натянутая стрела. Семнадцать секунд полной сосредоточенности, потом движение, команда (поднят палец, произнесено слово), и он, расслабившись, откидывается к спинке стула, внезапно принимая невыносимо усталый вид.

Касл, как я знал теперь, был невысок, гораздо ниже, чем я себе представлял. Тщедушный, всегда какой-то дерганый, похож на птичку. Пальцы его, казалось, всегда двигаются, черные локоны все время лежат на высоком нахмуренном лбу. А когда он вошел в камеру, чтобы загородить Луизу Брукс на заднем плане, взгляд у него был такой тяжелый, неподвижный — сквозь скалы пробьет дорогу. Во время этих коротких появлений на пленке вид у Касла был неизменно властный, непререкаемый. Нет сомнений, характером он обладал диктаторским, я бы даже сказал — харизматическим, хотя, возможно, я слишком уж расширительно толковал увиденное. Ведь ему во время этих съемок было не больше двадцати шести — двадцати семи.

Просмотрев эти пленки раз десять, я понял, чем на самом деле руководствовался, когда не включил их в ретроспективу. При каждом просмотре я устраивал что-то вроде приватной киноаудиенции с Каслом, чуть больше узнавая этого давно умершего, таинственного человека, рассчитывая выжать еще одну сокровенную подробность из нечетких, случайных кадров. Я получал какое-то тайное, всепоглощающее наслаждение от того, что в мире, возможно, не было больше никого, кто знал бы Касла так, как я, что никто другой этого не заслужил.

Имея перед собой полное собрание касловских фильмов — or первой картины до последней, я чувствовал, что глубина моего понимания Касла превосходит возможности его постижения обычным критическим анализом. Выбора у меня не оставалось — я должен был следовать в том направлении, которое мне указал Зип Липски и его таинственный саллиранд: в Unenthüllte , в Нераскрытое, как определил его Орсон, доступное только темной стороне разума. Теперь я не сомневался: что бы ни поручали ему студии, Касл находил способы делать второе, тайное кино под покровом первого.