Юрек Бекер - Бессердечная Аманда

Аманда вмешивается в мою работу. Я написал комментарий, который у меня не получился, и она заметила это раньше меня. Я просидел полночи над этим комментарием по поводу одного церковного мероприятия, участвовать в котором мне не разрешили — просто запретили без объяснения причин. С разрешениями становится все сложнее, эти болваны из Министерства иностранных дел думают, что это мы, журналисты, виноваты в том, что все больше людей хотят уехать из страны. Когда я просыпаюсь и иду к столу, чтобы еще раз просмотреть написанное ночью, на моем месте уже сидит Аманда. Сейчас, минутку, заканчиваю, говорит она.

Текст, который она через пару минут мне показывает, заметно превосходит мой вариант во всех отношениях. Она говорит, это, конечно, всего лишь предложение, и выходит из комнаты. У нее текст получился менее резким, но в то же время более жестким, чем мой. Она безошибочно попадает в болевые точки, она находит более точные слова. Может, все дело в том, что она просто пишет лучше меня. Я давно уже подозреваю, что я далеко не самый талантливый журналист.

Я иду в кухню. Она кормит Себастьяна завтраком. Ее мучают угрызения совести, оттого что ему в такую рань нужно тащиться в школу (она это называет «на работу»), в то время как она может еще прилечь на часок, после того как он уйдет. Большинство молодых родителей из тех, что я знаю, не видят в своих детях индивидуумов, они воспринимают их как неизбежное испытание судьбы. У Аманды я себе такого даже представить не могу. Она обращается с Себастьяном очень чутко и уважительно, она никогда не дает ему понять, что у нее есть дела поважнее, чем он. А он, странным образом, никогда этим не пользуется.

Я жду, когда она водрузит ему на спину огромный ранец (он каждый раз при этом поневоле сначала делает шаг назад) и закончит ежеутреннюю процедуру целования. Потом кладу перед ней обе наши рукописи и говорю, что не только посрамлен, но и растерян: не могу же я отнести ее вариант в редакцию и сделать вид, будто это моя работа. Она спрашивает: почему бы и нет?

Я жеманничаю, но она знает, что я очень скоро сдамся. А может, и вправду — зажить как у Христа за пазухой, свалив на Аманду свою работу? Она интересуется причиной моего веселья и, когда я называю ее, говорит, что не видит в этом ничего смешного. Нет ничего более естественного, продолжает она, если она мне помогает. Мы живем в эпоху возрастающего разделения труда. Почему бы каждому не делать то, что у него лучше всего получается, — ей писать статьи, ему осуществлять связь с телерадиокомпанией? Я вспоминаю алкоголика Дагоберта Файта, о котором ходили слухи, будто за него писала его жена, — может, я именно поэтому его презираю? Она не тщеславна, говорит Аманда, во всяком случае в таких делах; ей даже приятно оставаться анонимным автором. Она еще ребенком больше всего любила прятаться. Не говоря уже о том, прибавляет она, что это совершенно исключено — писать для западногерманской радиостанции, будучи восточной немкой; тогда можно сразу забыть о разрешении на брак.

Мы договорились, что я отныне буду показывать ей все свои рукописи, которыми я недоволен. Я представляю себе, как в редакции начнут удивляться резко повысившемуся качеству моих репортажей, и делюсь с ней этой мыслью. Она говорит, что ничего не имеет против похвал, а вот от возможной критики требует ее избавить, мол, вся ответственность ложится на меня. Завидная работа.

Поцелуй, которым мы скрепляем наш договор, прерывает телефонный звонок. Возьми ты, говорит Аманда, я снимаю трубку — на другом конце провода Хэтманн. Я зажимаю трубку ладонью и шепотом сообщаю ей это, чтобы она знала, во что меня втравила. Хэтманну нужен не я, а она, но Аманда отрицательно качает головой. Ну конечно, я так и знал! Я бормочу в трубку что-то невразумительное, изображая удивление по поводу того, что он решил искать ее у меня. Хэтманн говорит: кончайте этот цирк, мы с вами не дети.

Я с ним вполне согласен, но Аманда и не думает меня выручать, несмотря на мои умоляющие взгляды и жесты. Хэтманн говорит, что, собственно, просто хотел узнать, где эта дурацкая банка с чаем, он никак не может ее найти. Я, прикрыв рукой трубку, передаю его слова Аманде, и эта ведьма выдает меня с потрохами: там же, где и всегда, кричит она через всю комнату, на полке с пряностями! Ну вот, это другое дело, говорит Хэтманн и вешает трубку. Аманда протягивает ко мне руки, чтобы завершить прерванный поцелуй.

21 марта

Ждем ответа властей. То, что недели или месяцы, отделяющие нас от разрешения на брак, в сущности, тоже жизнь, — слабое утешение. Все носит временный характер. Давно пора мыть окна, но мешает предательская мысль: а может, уже и не стоит?

25 марта

Я везу Себастьяна к кому-то из его друзей на день рождения. По дороге он спрашивает, почему я хочу жениться на его маме. Я отвечаю: потому что я люблю ее. Он несколько секунд обдумывает мой ответ и спрашивает: а почему Фриц Хэтманн не женился на ней — он ведь тоже ее любит? Я пытаюсь объяснить ему сложное для детского сознания понятие взаимности, я говорю: это же был бы кошмар, если бы надо было выходить замуж за каждого, кто тебя любит. Но, похоже, он мысленно уже в гостях, мои объяснения не производят на него должного впечатления.

В квартире своего друга он представляет меня как отчима. Хозяйка насильно угощает меня сладким пирогом, усадив за стол, напоминающий телевизионные кадры о разрушительных последствиях урагана. Оба родителя излучают самоотверженность и готовность вынести любые испытания, связанные с детским праздником. Отец занят сооружением кукольного театра. Он явно раздражен, потому что занавес не задергивается, — жена пришила его не так, как он велел. Куча детей, в которой исчез Себастьян, перекатывается из комнаты в комнату, подобно снежной лавине, сметающей все на своем пути.

30 марта

В редакции меня зовут к телефону: какая-то женщина спрашивает меня. Ее имя не имеет значения, говорит незнакомка; не найдется ли у меня для нее несколько минут? Разумеется, отвечаю я, но в редакцию ей бы не хотелось приходить, она предлагает встретиться в кафе «Эгон Эрвин Киш», всего несколько шагов от редакции. Я соглашаюсь и на это.

Меня нередко просят о помощи незнакомые люди. Чаще всего эта помощь состоит в том, чтобы опустить письмо в почтовый ящик в Западном Берлине или передать какое-нибудь сообщение вроде: «сроки прежние». Однажды одна молодая особа попросила меня перевезти через границу украшение, доставшееся ей по наследству, — я отказался. В таких делах постепенно развивается чутье, и ты уже знаешь, кто тебя просто проверяет на прочность, а кто действительно просит об одолжении. Совет одного моего опытного коллеги гласил: сомневаешься — мужественно скажи нет. Женщина, которая только что звонила, возможно, опасается, что за нашим офисом следят. Однако ей следовало бы подумать и о том, что телефон тоже не дает никакой гарантии конфиденциальности.