Салман Рушди - Восток, запад

Он появился на третий день. Позвонил в свой велосипедный звонок, приложил, как всегда, ладонь к уху, выдал прогноз погоды и с тем и подъехал к фургону. А ведьма эта, вдова, сидела в коляске — не выдержала, увязалась посмотреть на его позор.

Закончилось все очень быстро.

Рам весело помахал рукой своим бывшим собутыльникам, которые, все с повязками, охраняли фургон от людского гнева, а голова у него, говорят, была напомажена, и сам весь наглажен — я-то сразу тогда ушел, потому что больно мне было это все видеть. Вдова вора осталась сидеть в коляске, прикрыв голову краем черного сари, прижимая к себе детей так, будто боялась, что они вот-вот исчезнут.

Вскоре из фургона послышались недовольные голоса, потом они перешли в крики, парни с повязками зашли внутрь посмотреть, что там происходит, и не прошло и минуты, как эти его бывшие дружки вышвырнули Рамани оттуда так, что нырнул он своей напомаженной головой в дорожную пыль и разбил губы до крови. Ладонь возле уха он уже не держал.

Говорят, вдова вора в черном сари даже не пошелохнулась, когда ее мужа швырнули в дорожную пыль.

Да, я знаю, что я старик, и понятия мои о жизни, наверное, тоже сморщились от времени, к тому же теперь говорят, будто стерилизация, и не знаю там что еще, это нужно для государства, и вполне возможно, я зря во всем обвиняю вдову, вполне возможно. Наверное, прежние взгляды теперь действительно устарели, пора их менять, и если оно и впрямь так, то пусть будет что будет. Но я хочу все-таки рассказать до конца эту историю.

Через несколько дней после драки в фургоне я увидел Рамани, как он продавал свою рикшу старому пройдохе мусульманину, владельцу мастерской по ремонту велосипедов. Заметив меня, Рамани сам подошел и сказал:

— Прощайте, сахиб учитель, уезжаю в Бомбей, скоро стану кинозвездой, лучше чем Шаши Капур или даже Амитабх Бахчан.

— Уезжаю, говоришь? — переспросил я. — Ты что, едешь один?

Рамани окаменел. Вдова вора уже успела его отучить от почтения к старшим.

— Мои жена и дети едут со мной, — сказал он.

Это был наш последний с ним разговор. Они уехали поездом в тот самый день.

Через несколько месяцев я получил от него первое письмо, написал которое он, конечно, не сам, потому что в школе, несмотря на все мои усилия, писать так и не выучился. Конечно же, он там нанял писца и, конечно же, за большие деньги, потому что в жизни все стоит денег, а в Бомбее тем более. Не спрашивайте, почему он стал мне писать — захотел и все тут. Я его письма храню, так что могу подтвердить свои слова, но, значит, и от стариков бывает польза, или, быть может, он понимал, что я на свете единственный человек, которому не безразлична его судьба.

Как было ни было, он с тех пор мне писал, рассказывал о своей новой жизни, о работе, о том, как его сразу отметили, как он прошел пробу на большой киностудии и ему дали роль, и теперь хотят сделать из него звезду, как он поселился в «Сан-Сэнд отеле» на берегу Джуху, где живут знаменитые актрисы, как решил купить новый шикарный дом в Пали-хилл, оснащенный самыми что ни на есть новейшими системами безопасности, чтобы прятаться от поклонников, как живет вдова вора — она-то счастлива, чувствует себя прекрасно, толстеет, а жизнь их полна света и радости, и никаких проблем с выпивкой.

Письма он мне слал замечательные, искренние и теплые, но, когда бы я их ни читал или ни перечитывал, я всегда вспоминал выражение лица, появившееся у него в тот год, когда он ждал радио, и то страшное напряжение воли, ту отчаянную веру, которыми он творил реальность в крохотном зазоре между ухом и ладонью.

В начале 19… года, когда Шринагар лежал в объятиях зимнего сна, скованный лютым, до костей пробиравшим морозом, отчего казалось, будто кости вот-вот потрескаются, как трескается на морозе стекло, тогда, в ту зиму, люди видели, как один юноша, на чьем покрасневшем лице отчетливо читалась печать не только холода, но и явного благополучия, пришел в самую грязную, известную своей дурной славой часть города, где деревянные домики, крытые рифленой жестью, все покосились, словно хотели упасть, и негромко, серьезно сказал, что хотел бы воспользоваться услугами хорошего профессионального взломщика, попросив указать, где такового найти. Юношу звали Атта, и местная братия с восторгом повела его в улочки, еще более темные и пустынные, и водила по ним до тех пор, пока не привела во двор, посреди которого два человека, чьих лиц он так и не увидел, повалили его на еще влажную, в крови недавно зарезанной курицы землю, отняли у него пачку денег, взятую им неразумно в одинокую эту экскурсию, и избили до полусмерти, едва не отнявши жизнь.

Наступила ночь. Неизвестные люди перенесли тело юноши на берег озера, откуда его доставили водным путем в шикаре [7] Длинная узкая лодка. в безлюдное место на набережной канала, который ведет к Шалимарским садам, а там бросили на берегу, искалеченного и окровавленного. На рассвете следующего дня мимо того места плыл в лодке по воде, от ночного холода загустевшей, словно дикий мед, развозчик цветов, который заметил вытянувшееся тело молодого Атты, услышал, как он в ту минуту шевельнулся и застонал, и различил на мертвенно бледной коже вместе с печатью холода печать явного благополучия.

Развозчик цветов причалил к набережной, склонился пониже и с трудом сумел все же разобрать, что бедняга, едва шевеливший губами, бормочет, где он живет, и тогда, возмечтав о роскошной награде, цветочник переложил его в лодку и привез на другой берег озера, где стоял большой особняк, доставив таким образом Атту домой, а две женщины, одна прекрасная, молодая, но страшно избитая, и вторая, ее мать, с видом измученным, но не менее прекрасная, обе, в тревоге не сомкнувшие глаз всю ту ночь, закричали, заголосили при виде своего Атты, который был старшим братом прекрасной молодой женщины, а теперь лежал среди зимних полумертвых цветов в лодке размечтавшегося торговца.

Развозчику цветов действительно было уплачено немало, главным образом за молчание, и больше в нашей истории он не сыграет никакой роли. Атта, который страдал от холода не меньше, чем от пролома черепа, тем временем впал в состояние комы, и лучшие в городе доктора лишь бессильно пожимали плечами. Тем более странным было то, что на следующий день под вечер в самой грязной, известной своей дурной славой части города появилась еще одна неожиданная гостья. Той гостьей была Хума, сестра несчастного юноши, и она так же тихо и так же серьезно, как брат, задала тот же самый вопрос:

— Где здесь можно нанять вора?

Обитатели сточных канав к тому времени успели немало посмеяться над богатым придурком, который явился к ним нанять вора и сам вляпался, но женщина, в отличие от него, к сказанному добавила: