Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Медведь»

Но и эта аналогия, увы, не работает. Фашизм — вообще совсем другое дело; по справедливому замечанию историософа Маркса Тартаковского, коммунизм — кровавое, но закономерное продолжение человеческой истории, и рано или поздно, не так, так эдак, к нему придется вернуться, пусть и менее злодейским путем. Фашизм же — петля времени, возврат в средневековье, уродливый нарост на древе эволюции, и проводить аналогии между ними по внешним признакам так же недальновидно, как помещать в одно семейство морковь и смородину на том основании, что в их цветках по четыре тычинки. Гитлер далеко не так активно истреблял своих, ограничиваясь евреями и слишком влиятельными былыми соратниками вроде Рема. Гитлер, сколь ни ужасно это звучит, в гораздо меньшей степени руководствовался идеей укрепления личной власти — его планы были масштабнее, и он меньше опасался заговора среди соратников (вероятно, причина несходства двух вождей кроется в том, что у Сталина была паранойя, а у Гитлера — шизофрения, но это отдельная тема, по-своему не менее увлекательная). Самоистребление не было первостепенной задачей немцев ни в 30-е, ни в 40-е; переориентация экономики обошлась без большого террора. В общем, аналогия не работает — так же, как и по множеству других пунктов; да и не было у Гитлера столько народу, чтобы репрессировать четверть (!) населения.

И тут впору сказать одну весьма комплиментарную вещь о родном народе: он щеляст, любит зазоры и несовпадения, и потому ни один тоталитаризм в нем как следует не приживался. Случись Гитлеру к своей шизофрении прибавить сталинскую паранойю, задайся он целью гноить собственное население в лагерях уничтожения, — в этих лагерях было бы уж подлинно не выжить: смертность в Освенциме составляла, по разным данным, от 60 до 80 процентов. И — сколь ни разнородны эти факты — вспомним, что количество анекдотов, рассказываемых о Сталине (равно как и качество их), в разы превосходит количество анекдотов, рассказываемых о Гитлере: у фашизма было больше фанатиков, чем у коммунизма, и защищали в Великой Отечественной не только и не столько коммунизм. В некотором смысле все войны вписываются в гомеровскую парадигму войны Троянской: более свободные, демократичные и гуманные ахейцы воюют с тоталитарными троянцами, которым даже запрещено оплакивать своих воинов, чтобы не утратить боевого духа. Побеждают ахейцы, это историческая закономерность, одна из самых фундаментальных. Русские вообще крайне редко бывают фанатиками, у них исключительно высок зазор между народом и властью, а тем более между народом и идеологией. Русские ценности внеидеологичны, они лежат скорее в сфере морали. Русские в этой войне были свободнее, они находились не под гипнозом — и потому победили. Если уж говорить совсем точно — этот гипноз не был так тотален и оставлял место для личной воли.

Выбор дьявола, учит великий Аверинцев, всегда из двух. На вечное и ложное противопоставление (Сталин совсем русский или ужасно нерусский) следует ответ: Сталин безусловно нерусский, но он из тех явлений, которые русские терпят особенно охотно. Неместный по происхождению, он стал сугубо свойским по назначению.

Почему? Вероятно потому, что идеально подходил к одной существенной русской черте — к исторической безответственности, или к отказу от исторической ответственности. Русская история не совпадает с ее марксистской версией; здесь получается только то, что совпадает с тайным вектором народного развития, с его внутренним циклом, угадать который несложно. В какой-то момент здесь будет масштабное самоистребление, а в какой-то его не дождешься, хоть тресни. Оно может происходить, например, в форме гражданской войны, а может в форме братковских разборок, как в 90-е. Эти русские фазы строго предопределены, и революционная ситуация у нас случается не тогда, когда для нее вызрели условия, а тогда, когда ПОЛОЖЕНО. В 1917 году для нее было ничуть не больше оснований, чем в 1881-м или сегодня. Но тогда обошлось, а сегодня ею вообще не пахнет. Иногда страну не может раскачать толпа диссидентов, а иногда с легкостью раскачивает горстка отморозков. Просто зимой бесполезно искать грибы.

Так вот, Сталин обладал удивительной (хотя довольно пошлой, если вдуматься) способностью соответствовать этим русским этапам и реагировать на них с некоторым даже опережением. Вот и вся его историческая заслуга.

В Грузии он стал бы в лучшем случае руководителем треста средней руки. В Латинской Америке — вождем партизанского отряда средних размеров или не самым успешным бандитом. В Европе ему была бы прямая дорога в мафию, особенно сицилийскую. В Африке он делал бы то же, что и все, то есть ленился или охотился, но, возможно, пробился бы в шаманы. В России он тридцать лет был абсолютным диктатором, не имея для этого ни интеллектуального, ни нравственного ресурса, — но по причине полного отсутствия моральных устоев он на эту роль и сгодился. Из его диктатуры Россия вышла не такой боеспособной и обновленной, как из петровской, например, — но и не такой деморализованной и смутной, как из эпохи Грозного. Вероятно, по личным своим задаткам он действительно был классический восточный царек (хотя бы и грузинский), время от времени нуждавшийся в том, чтобы прореживать элиту и списывать на нее все свои грехи, а также ухудшение общего уровня народной жизни (в последнее время, например, так поступил на постсоветском пространстве Ильхам Алиев, и ничего, обошлось без массовых репрессий: скинули нескольких наиболее ненавидимых народом коррупционеров, объявили их заговорщиками, а сам президент обрел право на пожизненное правление). Но это скромное смещение элит на Востоке не превращается в оргию самоистребления — а в России достаточно было стронуть камешек, чтобы покатилась лавина доносов и вспыхивающая раз в столетие война одной половины народа с другой забушевала с новой силой, не разбирая ни критериев, ни правил. Это именно оргия, в которой бессмысленно отыскивать правых и виноватых. Форма гражданской войны, которая, по точной мысли старого Шолохова, в России не прекращается ни на минуту. Почему — вопрос отдельный и для одной статьи слишком сложный: вероятно, это генетическая память о каком-то давнем историческом разломе, который на каждом этапе возвращается в новой форме, будь то церковный раскол, революция или братковская война. Сталин быстро научился соответствовать этой стране и не мешать ее естественному движению. Правда, в силу восточной своей природы он действительно предпочитал истреблять семьи оппонентов до седьмого колена, но если мы вспомним русские летописи (Х — ХIV вв.), то увидим и там немало подобных примеров.