Юсуф Шаруни - Современный египетский рассказ

В кофейне сегодня полно народу. В ночь на пятницу мужчины не расходятся раньше полуночи. Покуривают кальян, пуская дым до потолка. От кальяна сладко кружится голова, и взгляд начинает рассеянно блуждать, устремляясь вслед за голубыми клубами дыма к яркому свету фонаря под потолком. После третьей трубки нервы расслабляются, кости становятся невесомыми и человек перестает ощущать свое тело. Слова текут с языка непроизвольно. Комната покачивается перед глазами.

Гариб сидит среди мужчин. Хотя настоящее его имя Зейн аль-Абидин, жители деревни зовут его Гарибом [54] Гариб — арабское имя, означающее «чужой», «посторонний». . Он из зоны канала. Бежал оттуда после 5 июня 1967 года и обосновался со своим семейством — жена, дети и старая мать — в ад-Дахрийе.

У Гариба тонкий голос и нездешний говор. Речь его звучит непривычно для слуха дахрийцев. Он приехал сюда два года назад и стал местным жителем. Но слиться с их средой он не может: в прошлом у него своя жизнь, свои воспоминания, своя деревня, тоска по которой гложет ему сердце.

В кофейне Салеба беседуют обо всем. Будничные, повседневные события и происшествия, нарушающие привычную монотонность деревенской жизни, — все обсуждается здесь. Вести беседы в кофейне стало излюбленной привычкой мужчин. Привычкой до такой степени, что каждый из них, идет ли он по деревенской улице, молится ли в мечети, работает ли в поле, непременно складывает в памяти увиденное и услышанное, чтобы обсудить все вечером с друзьями в кофейне.

Каждый вечер заходит разговор о кооперативе, об орошении, о ценах на скот. Пересказываются истории любви и вражды.

Делаются предположения о сроках примирения враждующих сторон. Все участвуют в беседе. Молчит лишь трубка, ходящая по кругу, от одного к другому. Из всей компании только она никак не выражает своего отношения к предмету разговора и ограничивается ролью слушателя.

— А где находится этот Абу Заабаль?

Услышав вопрос, один из присутствующих поднял руку к голове, почесал затылок, припоминая. Со дна памяти выплывали туманные картины: не то он бывал в этом городе, не то у него там родственники. Дахрийцам случалось покидать свою деревню, уезжать в города, работать на заводах. Там они сбривали усы, подстригали волосы, начинали робко заигрывать с несчастными девицами, стоящими на углах улиц, под фонарями, в холодные зимние вечера. В жизнь ад-Дахрийи вошли названия многих городов: Кяфр ад-Давр, Кяфр аз-Зайят, Даманхур, Александрия, Танта, знаменитая своей мечетью святого Ахмеда аль-Бадави, Дессук. Что же до этого Абу Заабаля…

— Так это же где желтый дом!

И тут все вспомнили. Давным-давно, а точнее, в тот год, когда хлопок продавали по пятьдесят фунтов за кантар, туда пришлось отправить жену деревенского шейха, у которой помутился рассудок. Говорили, что ей явилась русалка и позвала с собой, обещая показать пропавшего сына. Женщина пошла за ней ночью на берег Нила и уже собралась было кинуться в волны, но тут послышались голоса мужчин, проходивших неподалеку, и русалка исчезла, бросив женщину на берегу.

— Да нет, ее отвезли в аль-Ханику.

— Правда, я сам спрашивал шофера, который ее увозил.

В конце концов Гариб рассеял сомнения, сказав:

— Абу Заабаль находится на той же железнодорожной ветке, что и Хелуан.

Его слова подтвердил молодой парень из жителей деревни, которому довелось побывать в столичном городе Каире во время службы в армии. Вернулся он в деревню после трехлетнего отсутствия с часами на руке и с биноклем в кармане. Клялся, что бинокль из аль-Ариша и цена ему восемь египетских фунтов. А в сердце своем он привез воспоминание о какой-то необыкновенной любви и временами, работая в поле, далеко от деревни, разговаривал сам с собой на языке горожан, жителей Каира и Александрии.

Наступило молчание. Может быть, кому-то из крестьян и подумалось в этот момент, что столица, которую они называли Маср и которая по радио почему-то именовалась Каиром, — не более чем туманное пятно на карте их жизни. И то, что произошло в Абу Заабале, городе, находящемся где-то рядом, на дорогой египетской земле, им тоже трудно представить себе отчетливо. Они лишь чувствовали, что в жизнь их вошли новые слова, из той породы слов, что им случалось услышать от возвращающихся из городов, от школьников да от продавцов газет.

Один из сидящих поднялся с места и, встав как раз посреди кофейни, поднял руку, словно вознамерился произнести длинную речь. Кое-кто подумал, что он собрался домой в столь ранний час. Но вставший, обождав, пока на него не обратились все взгляды, вдруг начал громко клясться всеми клятвами: и троичным разводом, и святыми имамами Шафии, Маликом и Абу Ханифой, что в этом Абу Заабале есть огромная тюрьма, в тысячу раз больше главной тюрьмы провинции в Даманхуре, и что он ездил туда навестить осужденного родственника и своими глазами видел завод. Более того, он ясно помнит, как попросил прикурить у одного рабочего, потому что забыл спички, а потом сказал ему: «Спасибо, брат». На что рабочий ответил: «Не за что, деревня».

И тут каждый в глубине души подумал, что мир воистину широк и полон множества вещей, о которых они не имеют ни малейшего понятия. Однако после этого выступления атмосфера в кофейне заметно изменилась, все воодушевились, особенно когда один молодой парень вспомнил, что их земляк Ахмед Исмаил работает на этом заводе.

— Завод национальной компании металлических изделий.

— Это он и есть.

Кто-то пробормотал:

— Упокой Аллах его душу.

Но остальные накинулись на него:

— Не каркай!

И все стали вспоминать, когда кто последний раз видел Ахмеда Исмаила и разговаривал с ним. Один, поклявшись Кораном, рассказал, что Ахмед, когда последний раз приезжал в ад-Дахрийю, собирался строить здесь семейный склеп, не желая в случае смерти быть похороненным на чужбине. Он даже припомнил слова Ахмеда, якобы сказавшего, что хочет найти там — он указал рукой в сторону кладбища — последний приют, ибо ничто не вечно, кроме Аллаха.

Завязался спор. Каждый доказывал свое. Один из деревенских гафиров [55] Гафир — стражник, охранник. утверждал, что Ахмед Исмаил работает на заводе в Шубре аль-Хайма, а Шубра аль-Хайма находится рядом с Бенхой.

— Бомбили-то завод «фантомы».

— Разрази их Аллах!

Все вспомнили, что над деревней каждый день пролетают два самолета, один — в полночь, другой — на рассвете. У многих мурашки пробежали по телу, когда они представили себе летящий высоко над головой самолет. Ведь каждый из них, едва заслышав его гул, запрокидывал голову и, опершись на мотыгу, долго вглядывался в синеву неба, провожая его взглядом. Для них не было ничего священнее неба. Всегда, а особенно в трудные времена, они вздевали к нему ладони и обращали слова, идущие от сердца. Они никак не могли уразуметь, что с неба, из этого спокойного голубого пространства, ниспосылающего добро и благодать, вдруг может обрушиться на них смерть. Чувствуя свое бессилие понять подобные вещи, крестьяне причмокивали губами, сокрушенно качали головами и бормотали: «Спаси нас, господь, в эту лихую годину».