Павел Пепперштейн - Весна (сборник)

Он вышел на опушку, затем повернулся в сторону лесочка, где он провел зиму. Глаза его на миг вспыхнули счастьем, он открыл рот и длинная, мощная струя огня вылетела их его рта и ударила по лесочку. Оранжевый язык пламени взметнулся над лесом.

Незнакомец быстро удалялся от этого места. Веселая песня о весне летела между стволов.

Существовал человек, которому все — ну совершенно все — доставляло дикое безудержное наслаждение. Уже самое зачатие ему пришлось по душе. И формирование в материнской утробе развлекало неимоверно. И родился он с криком наслаждения. И все ощущения — даже те, от которых прочие морщатся, — он любил, как родных. Что бы ни происходило — этот извивается от удовольствия. Стоит ли говорить, что и собственная смерть ему необычайно понравилась. А уж после смерти — столько наслаждений, что даже жизнь позабыл. Правда, воспоминания ему тоже нравились. Вечность ему показалась сладкой, как варенье, и отнюдь не скучной, отсутствие времени — не менее забавным, чем время. В общем, так он и пребывает каким-то образом, не подозревая о неприятностях.

…ВЕЧНОСТЬ ЕМУ ПОКАЗАЛАСЬ СЛАДКОЙ, КАК ВАРЕНЬЕ, И ОТНЮДЬ НЕ СКУЧНОЙ…

…В РЕСТОРАНЕ «ПЕКИН» ЖИЛ ЧЕЛОВЕК, У КОТОРОГО ПРАВАЯ РУКА СТРАСТНО ЛЮБИЛА ЛЕВУЮ…

В ресторане «Пекин», что в центре Москвы, жил человек, у которого правая рука страстно любила левую. Чуть что — она к ней, обнимает, мнет, словно бы слиться хочет с ней совсем. И до таких безумств дело доходило! Как-то раз правая заприметила, что Хозяин любит почесывать левой рукой кадык. Ну тут, как говорится, от любовной ревности помутились все двадцать шесть нижних небес. Правая дождалась, когда Хозяин уснет, подобралась к горлу — и давай душить. Чуть было не убила, безмозглая, Хозяина и себя заодно. Хорошо, что Хозяин в последний момент проснулся — видит, жизнь на волоске висит. Стал оттаскивать правую левой рукой, но правая-то сильнее, мускулистей. Навалился на нее всем телом, она вырывается, нет сил удержать. Зовет на помощь. Прибежали друзья, люди горячие, стали топтать руку ногами. Хозяин кричит от боли, все-таки его рука. С тех пор пришлось носить на этой руке тяжелые кандалы. Правая рука висит, закованная, и шевельнуться не может. Левая иногда к ней из жалости подбирается украдкой, погладит чуть-чуть, чтобы утешить. Только любовь может довести до такого неистовства.

В конце двадцатых годов XX века в Харькове сформировался маленький кружок. Центром кружка стала молодая девушка по прозвищу Красавица-Скромница. Входили в кружок еще две девушки и один молодой человек по имени Федот Гущин. Родители его были известными математиками, но сам Федот любил химию. Но не химии посвящалась деятельность кружка. Да и само слово «деятельность» как-то не шло этому кружку. Кружок был не столько деятельный, сколько загадочный, в нем царило таинственное умолчание о том, ради чего он существует. Цель кружка находилась в области невыразимого. Впрочем, цель эта была материальна и располагалась в пространстве. Целью являлось определенное место на окраине Харькова. Кружок существовал лишь для совместных прогулок в это место. Прогулки совершались ночью. Ничего особенного в этом месте не было. Стоит ли напряженно сплетать слова ради полупустыря с обрывом, где завершался огородик, где иссякала тропинка, и какой-то железный бак блестел в свете фонаря? Место выглядело обычным, никаким — ни красивым, ни уродливым, ни ухоженным, ни чересчур заброшенным. В этом месте члены кружка иногда стояли по ночам. Не предпринимая никаких магических действий, не произнося заклинаний, не молясь, не вкушая зелий, не затевая мистериальных игр, не выпивая, не закусывая, не занимаясь любовью — там они стояли чуть поодаль друг от друга, испытывая нечто странное, ощущение, которое не смогли бы они описать другим людям. Не смогли бы, даже если бы решили сделать это… Но такого желания у них не возникало. Так они стояли там — три очень молодые девушки в простых и красивых платьях, и очень молодой паренек, с круглой, наголо обритой головой (тогда это было модно), в украинской рубашке навыпуск, в серых брюках и сандалиях на босу ногу.

Потом, через много лет, Федот Гущин пытался рассказать об этих «стояниях» одному своему приятелю. Беседовали за вином. Федот описал довольно удачно свое случайное знакомство с Красавицей-Скромницей — они познакомились на улице, в конце весны, она несла в руках белую картонную коробку из-под ботинок, полную крупной, черной черешни. Она оступилась и твердая черешня рассыпалась по мостовой, и Гущин помогал ей собирать черные разбегающиеся ягоды. Такое знакомство подошло бы для начала любви, но зародилась не любовь, а странный кружок. Когда Гущин дошел в своем рассказе до ночных походов на «место», он запнулся… Сказал только, что состояние было сильное, ни на что не похожее.

Состояние наступало сразу же, стоило им прийти и встать там. Что-то возникало в ночном воздухе — то ли образ, то ли запах? Нечто, как бы родственное внутреннему движению цветка, которое побуждает его раскрыться и источать аромат…

Члены кружка никогда об «этом» не говорили.

Вскоре, по разным житейским причинам, они стали встречаться реже. Гущин работал в Средней Азии, потом вернулся в Харьков, трудился в лаборатории, жил на Салтовке, среди цыган. Он любил красное вино закусывать тонкими, полупрозрачными кусочками сала. Завел себе индюшонка, которого вырастил, раскормил в большого индюка и водил гулять на поводке. Однажды он все-таки съел его. Был комсомольцем, но в партию не вступил.

Началась война. Гущин попал ополченцем на фронт. В боях под Днепропетровском был контужен. Оказался в госпитале. В момент контузии ему показалось, что он в Сумах (там Гущин провел детство), в светлой комнате. Вдруг входят родственники, якобы только что приехавшие с Урала, с охапкой свежих подснежников в руках. С шумом и смехом рассаживаются вокруг стола, рассказывают о своем житье-бытье. Федот с интересом слушает рассказ. Постепенно его как-то уговаривают ехать с ними на Урал, устраиваться на новую работу. Едут.

На новом месте много хлопот, но все налаживается.

…И потекли годы жизни в уральском городе: работа на фабрике, зимой морозы, летом купания. Встретил девушку, полюбил ее. Родился сынишка.

Вдруг что-то щелкнуло: и снова светлая комната в Сумах, и вновь входят те же самые родственники, рассаживаются… Снова смеются, рассказывают про Урал. Снова запах подснежников… И все повторяется. Проходят годы на Урале, и вдруг — щелчок.