Павел Пепперштейн - Весна (сборник)

— Что ж, если вы не знаете, что такое «дедушка», то мы скажем вам, — так промолвили мы. — «Дедушка» — это тот, кто спасает от удушья. «Дедушка» — это Тот, Кто Перерезает Удавку.

Княжко молча ударил ладонями по своему округлому животу, звонкому, как барабанчик. Видимо, это означало «аплодисменты».

На самом деле он был в меру образованный и довольно талантливый провинциал, желающий слегка декадентствовать, но скверно одевавшийся. Он никогда не носил приличных пиджаков и пальто, обходясь аморфными шерстяными кофтами с большими клоунскими пуговицами и отвратительными поролоновыми куртками. Он так и не вытравил из своего произношения южную «певучесть», столь непристойную на суровом Севере. Он бывал немного жалок, как Легранден, но в нем присутствовала и великолепная одержимость, напоминавшая нам Нафту из романа Манна «Волшебная гора». Теперь-то мы уже не сравниваем «живцов» с «пустецами», то есть живых людей с литературными персонажами, но тогда… Тогда еще Брежнев был жив.

Зачем он так старался? Зачем краснобайствовал на черных дорогах и тропах? Может быть, он безрассудно надеялся внушить нам привязанность или даже любовь? Или через нас он хотел приблизиться к величественной тени нашего деда, к таинственной группе «Советский Союз»? Позднее мы узнали, что он с ума сходит от одной мысли о тайных обществах. Оказалось (мы узнали не от него, он, видно, боялся вспугнуть нас), что он годами рыскал по Москве, по Киеву и по Западной Украине, что он сидел в пыльных архивах, собирая материалы о различных сектах, кружках, тайных союзах, заговорах и подпольных ритуалах. Скупые сведения о «Советском Союзе», просочившиеся из нескромных уст Клары Северной, взволновали его чрезвычайно. Ему показалось, что впереди, в конце его темной извилистой тропы, мелькнул тот огненный хвост, мелькнули те быстрые легкие лапки, мастерицы летящего бега, по следам которых он мчался, задыхаясь, всю жизнь. Несчастный! Уроженца краев манит Центр, Его Изумруды. Их влечет Ось, Осевой Стержень, внутри которого — сладчайшее, тайное, нектарические эссенции Всего, съедобный ключ к Всеобъемлющему Смыслу, к Всеобъемлющей Власти. Как искажена жизнь существ! Советская власть и ее жречество — советская литература, они, словно прочная кость, должны были скрывать в себе сладкий и текучий мозг Тайны. Но Центр хранит лишь одну тайну — тайну Пустоты: безликой, бескачественной, пресной. Перед этой Великой Пустотой Центра равно оседают и Пыль и Свежесть, в ней нет тайн, она не имеет секретов, она не играет, не кокетничает, не прячется и не показывает себя украдкой. Она ничего не объясняет, ничему не помогает, ничего не открывает, ничему не способствует. И только Любовь — подлинная Любовь — свободно и бесстрашно обитает в этом отсутствии, входит в Пустоту и выходит из нее, как старый учитель из своего кабинета.

Мы, Настя и Нелли Князевы, можем засвидетельствовать, что Любовь и Пустота — одно. Любовь это удвоенная пустота двух одинаковых девственных вагин, не знавших пениса и не желающих его знать. Рука в руке, вагина к вагине, плева к плеве, губы к губам, пупок к пупку, соски к соскам — так мы спали, обнявшись, всю жизнь. Мы всегда спали голые, и окна нашей спальни всегда были открыты, потому что дедушка говорил, что так мы станем закаленными. «Без Холода нет Здоровья», — всегда повторял дедушка.

Так, в обнимку, мы проснулись в нашей зеленой комнате на втором этаже дачи в тот день, когда невидимые и святые существа распахнули оконце, спрятанное в небесах, и огромные объемы Дополнительного Воздуха стали ниспадать с неземной щедростью на Прекрасное Подмосковье. В ту ночь мы спали особенно крепко, возможно, потому, что Княжко накануне вечером дал нам тазепам. Нам снился сон (один — на двоих, что случается нечасто и означает, что сон послан Небом) о том, что наконец-то началась Третья Мировая Война, что мир обречен и мы с ощущением необычайного счастья и легкости встречаемся с дедушкой на Киевском вокзале, садимся в электричку и едем в Переделкино, чтобы весело провести время до ядерного удара. Люди уже разбежались, как пауки, электричка пуста, и только солнце спокойно льется сквозь разбитые стекла на разбитые лавки. И поезд бежит словно сам собой, как будто веселый молодой Харон включил предельную скорость. И дедушка — живой, бодрый, посвежевший — рассказывает что-то смешное, размахивая руками. И мы хохочем.

Мы встали, приняли душ и, не одеваясь, стали разбирать дедушкин письменный стол, дедушкины шкафы. Без Холода нет Здоровья. В распахнутые окна лились неуверенные запахи зарождающейся весны, трепещущий бледный свет, сочащийся сквозь полупрозрачные бегущие облака, и колокольный звон (приближалась Пасха, и церковь звонила каждый день). Свет, звон и запах весны, земли и книжной пыли скользили по нашим голым телам, по волосам, которые в это утро были окутаны сиянием. Вскоре мы нашли то, что искали, — семь объемистых папок, надписанных рукой деда «С. С. Материалы». Теперь нам нетрудно было догадаться, что означают буквы С. С. — Советский Союз. И затем, пока не стало смеркаться, мы читали, листали, делали выписки, смеялись, плакали. Мы даже уничтожили кое-что. Немного. Совсем немного, чтобы придать документам дополнительную ценность. И тогда же поклялись друг другу, что этих материалов никогда не увидят ни Коленька Вольф, ни Олежка Княжко.

Вечером мы тщательно оделись, особенно долго выбирали духи — девушки, которые носят серое, с особым вниманием должны относиться к духам. В конце концов мы остановились на духах «Хлоя» — нам всегда нравился их запах, а название напоминало о тринадцатилетней пастушке, которая все никак не могла догадаться, как происходит совокупление.

Вечером мы должны были встретиться с Княжко и Вольфом и вместе отправиться в гости к Кларе Северной, куда нас звали участвовать в маленьком литературном чтении «для очень узкого кружка». Княжко всячески пытался заинтересовать нас этим визитом, намекая, что будет присутствовать нечто таинственное, какой-то сюрприз. Мы наобум взяли что-то из нашего романа à la Proust, чтобы утомить этими обширными описаниями слушателей из «узкого кружка».

Дом, куда мы пришли, был нам знаком. Гуляя вечерами, мы часто проходили мимо дачи Северных и неизменно смотрели сквозь забор на большое овальное окно, освещенное красной лампой, имеющей форму апельсина. Вдова Северного казалась молодой. Гладкие волосы, подстриженные à la Жанна д'Арк лежали на ее голове серебряной шапочкой, напоминая также серебряный шлем. Она встретила нас ласково. Других гостей не было. Пока хозяйка накрывала стол к чаепитию, Княжко повел нас наверх, показать комнату, где он жил. Небольшая, холодная комната с деревянными стенами, видимо, бывшая детская: в углу лежали мячи, пластмассовые клоуны, калейдоскопы, железные божьи коровки. Виднелся крупный фрагмент детской железной дороги, привезенной из ГДР: аккуратные вагончики, вокзал небольшого немецкого городка, где дожидались поезда крошечные женщины в оранжевых пальто и мужчины в шляпах и пиджаках. Мы попытались заглянуть им в лица — то были розовые пятнышки без черт. Висела цветная фотография девочки лет восьми, в красном купальнике, прыгающей через ручей. Видимо, дочка Северных, которая давно выросла и теперь заканчивала институт в Москве. Над узкой кроватью (наверное, в нашу честь) была приколота репродукция старинной картины: две одинаковые девушки в ванне. Одна аккуратно, кончиками пальцев прикасается к соску сестры. Точнее, не прикасается, а аккуратно держит сосок кончиками двух пальцев. На рабочем столике Княжко лежал роман нашего деда «Украина», вышедший в тридцатых годах. В те времена социалистический реализм еще не окончательно нащупал свои канонические формы, и дедушка позволял себе экспериментировать. В романе «Украина» он поставил перед собой задачу полностью обойтись без отдельных лиц: здесь действовали только коллективы, массы — рабочие одного цеха, крестьяне одной деревни, солдаты одного полка, пассажиры одного поезда… Коллективы общались между собой без посредников, с помощью простого совокупного голоса, который был подарен им автором.