Миша Дефонсека - Выжить с волками

Я даже рискнула пройти через большую деревню, и жители не обратили на меня внимания. Я была грязной, но не в лохмотьях, а в маленькой теплой куртке, поверх нее я оборачивала шаль, которую таскала с собой уже довольно долго; синюю шапочку, связанную Мартой, я натягивала на уши. Нищенка, которая не просила милостыню и никого не беспокоила. Я шла с решительным видом, выпрямившись, будто точно знала, куда иду, но была готова удрать, если кто-нибудь обратится ко мне с вопросом. Я была уверена, что смогу бежать быстрее, чем вероятный преследователь. В деревне я нашла пару сапог, выставленных за дверь. Как обычно, они слишком большие, но если надеть их на носки и тряпки, то мои разбитые ноги долгое время будут в сухости и тепле.

После этого я редко встречала в дороге дома и фермы. Я уже не помню, где стащила связку сухой рыбы, где наблюдала за тем, как резвятся выдры, где откопала кислый корень бузины, где достала мелкие каштаны и дикие яблоки и когда жевала водяные растения. С годами все образы остались по-прежнему четкими, будто впечатались в мозг, а вот в их последовательности я уже не уверена. Я безуспешно пыталась ловить рыбу в озере. Я видела кабана, попавшего в ловушку, и смогла его освободить, а он от ярости ранил меня. Мог ли он знать, что не я виновата в его несчастье? Другим животным везло меньше, их я находила уже мертвыми. Тогда я была не настолько голодной, чтобы питаться падалью. Я шла своей дорогой.

Я помню смешного лохматого мышонка, которого обнаружила в яме; это был брошенный ребенок. Его родителей, видимо, схватила ночная птица, а ему удалось спастись. Я принесла мышонку семян, которые собрала на кустах, и, напоила его с пальца. А потом отпустила с массой советов. Он должен быть как я, идти вперед совсем один, как маленький солдат, ему придется это сделать. Я все еще находилась в Бельгии, но скоро это прекратится. Не знаю, сколько дней я путешествовала по своей стране, но этот путь не мог отнять у меня слишком много времени, даже учитывая крюк в направлении на юг. Я вышла осенью, а когда на носу была зима, огромная широкая река преградила мне дорогу. Это был Рейн.

Спустя годы я попыталась восстановить по карте Бельгии свой путь во время первой части путешествия. Названия, которые я помнила по указателям, были достаточно знакомыми, и я практически уверена в маршруте. От разрушенного моста через канал я должна была направиться к Ватермаль-Бойтстроф, потом к Оверижз, Гембл, Жемп, Буа-де-Вилье. Там я пересекла Маас, видела Ивуар и посетила Денан. Потом я двигалась вдоль железнодорожных путей и оказалась недалеко от Марш-ан-Фаменн, затем зашла в бельгийские Арденны и уже там обнаружила ту самую красивую реку, возле которой задержалась, это была Урта.

От Урты у меня остались воспоминания о волшебных водопадах, где я утоляла жажду, затем я добралась до Малмеди; не помню, что я там делала, но вместо того, чтобы идти на восток, я оказалась в Монтжуа. Должно быть, я пересекла Мозель в окрестностях Кобленца, и уже после него очутилась перед широкой водяной змеей Рейна. Я никогда не видела ничего подобного.

Даже издалека он казался черным и очень внушительным. Я знала, что находилась в Германии. Затаившись в лесу, я слышала, как люди говорят на языке, который использовал папа, когда не хотел, чтобы я поняла их разговор с мамой. Где и когда я вошла во враждебную страну? Для меня это осталось тайной. Очевидно, прошло много дней. Границы существовали на карте, а не у меня под ногами, а дороги, которыми я шла, не вели прямо к официальным заставам. У животных нет границ.

Начиная с этого места, у меня появилось странное ощущение, что папа рядом. И в то же время — чувство новой опасности. Фрицы. Я была на месте, я дошла до «Востока», мифической точки, которую в своем воображении я связывала с родителями. И я не знала, что делать дальше, кроме как идти вперед. Таким образом, «мы» нашли мост и стали дожидаться ночи.

Я осторожно шла вдоль широкой реки, внимательно смотря по сторонам. Я не ожидала, что увижу столько воды. Тонкая синяя ниточка на карте не могла передать эту картину. Дедушка рассказывал мне о Рейне, но как-то очень просто, он водил по карте пальцем, как делал со всеми остальными реками, и объяснял: «Часть в Голландии, часть во Франции, остальное у фрицев, а теперь они хотят забрать его целиком…»

В дедушкином описании не было ни слова об этой водяной громадине. Первый мост, который я заметила, показался мне слишком оживленным, должно быть, за туманом таился город. Немецкий город, где мне, конечно, не стоило появляться. Я теперь была не в Шаарбек на северной окраине Брюсселя, и Рейн — не спокойный канал, ведущий к Шарлеруа.

Я уселась на землю, совершенно потерянная перед лицом черного гиганта из нового мира. Верила ли я в то, что мне будет достаточно прийти сюда и спросить, где мои родители? Что теперь делать? Искать еще один мост и переходить на другой берег.

Мне пришлось идти довольно долго, чтобы обнаружить второй мост, который оказался более узким и, похоже, пустынным. Но из осторожности я провела ночь в густом кустарнике, съежившись от страха. Я мерзла, но меня мучила не только сырость тумана. Там был еще холод врага. Повсюду мне чудилась серо-зеленая форма. Дедушкины фрицы. Папины прищепки, из которых он формировал вражескую армию и выставлял против моей, чтобы обучить меня «военной стратегии». В этом сложном для моего возраста слове заключался простой смысл: выиграть, не позволив противнику окружить себя. У каждого из нас было по четыре полка и батальоны по три-четыре прищепки… Я помню последние сражения, в которых требовалось прорвать оборону противника или отсиживаться за своими укреплениями, тайком забрасывая в тыл врага небольшие отряды. Я выиграла всего один раз, когда собрала все свои войска и направила их на папины, использовав все батальоны. Папа долго смеялся:

— Это плохая тактика… Ты играешь против законов войны.

— Значит, их нужно изменить!

Теперь я не могла играть против законов войны. Папа с мамой бежали из Германии, были вынуждены отправить меня в убежище, потому что мы были евреями. Дедушка сказал мне больше не приходить на ферму, потому что «фрицы что-то подозревают». Однажды я закричала «грязный фриц» в трамвае, и Марта отругала меня, потому что я всех подвергла опасности… Папа заверял нас, что никогда не будет носить звезду Давида, даже если это будет обязательно, он даже сказал грубое слово, чтобы объяснить это, а мама сделала ему знак: «Тихо! Не при ребенке!»

А потом их обоих схватили. Потому что они ее не носили? У меня ее тоже не было. Зачем вообще нужна эта звезда, которую следует носить или не носить? Тогда я не понимала значение этого символа, который видела только на мамином подсвечнике. Дедушка ничего мне про нее не говорил, то есть ему звезда не угрожала. Следовательно, фрицы предназначали ее для меня.