Мартин Мозебах - Князь тумана

По ветровому стеклу машины струилась вода. Лернер сел, но едва такси тронулось, как за завесой дождя, заливавшего ветровое стекло, перед радиатором откуда ни возьмись смутным призраком выросла какая-то гигантская фигура, зашаталась и рухнула под колеса.

Шофер с перепугу выругался и затормозил. Лернер выскочил на дорогу. На мокрой мостовой лежала дама. Ее громоздкая шляпа сбилась набок. Зонтик валялся рядом на мостовой.

— Ничего страшного! — произнесла потерпевшая на удивление твердым голосом при виде подбежавшего Лернера. С его помощью дама поднялась на ноги. Вес у нее был солидный, но она старалась облегчить усилия Лернера.

Возвращаясь с дамой в машину, он заметил, что та прихрамывает.

— Вас подвезти? Я сам направляюсь в Трептов, там горит анилиновая фабрика.

— Анилиновая фабрика? — переспросила дама, поправляя шляпу. Промокший насквозь зонтик подобрал шофер. — Там уже потушили. Ложная тревога, не так ли? — Последние слова были обращены к шоферу, который еще не успел задвинуть стеклянную перегородку, отделяющую кабину от пассажирского салона.

— Откуда мне знать! Ничего не слыхал об этом! — недовольно буркнул шофер.

Он еще не остыл от злости, вызванной пережитым страхом. Его отрицательный ответ, как это нередко бывает, при желании можно было истолковать как подтверждение того, что сказала новая пассажирка. В салоне это было понято так, что нигде ничего не горит и никогда не горело. В тепле от надушенных одежд и волос дамы разлилось благоухание: запахло розами и корицей. Дама была уже далеко не молода, однако лицо ее было гладким, а глаза молодо и живо блестели.

Шофер ждал указаний, и Лернер спросил у дамы, куда ее везти.

— В этом-то и загвоздка! — воскликнула дама.

Оказывается, нечаянная знакомая Лернера только что приехала в Берлин по приглашению хороших друзей («Может быть, вы случайно знаете ротмистра Беплера?»).

— Явилась, а там никого. Ума не приложу, что там случилось!

И вот она, невольная жертва Лернера (согласитесь, что любой порядочный человек возьмет на себя ответственность за провинность шофера), попала в неожиданный переплет. Придется ей теперь с больной лодыжкой отправляться на поиски пристанища. Ничего такого она напрямую ему не сказала. Эта женщина не жаловалась, а просто сообщала, что вот видите, мол, как нескладно все получилось.

Затронув рыцарские чувства Лернера, дама могла с большой вероятностью рассчитывать на успех. В душе Лернер был рыцарем, вернее, хотел им быть. Ему нравилось думать о себе как о человеке исключительно рыцарственного склада. И в своей спутнице он встретил тонкое понимание. Эта дама умела по достоинству оценить рыцарскую галантность, пускай даже несколько показную.

— Ну так куда едем-то? — сварливо буркнул недовольный шофер.

Ехать решили в Вильмерсдорф, в пансион «Еловая шишка», где вот уже четыре недели жил Лернер. Там как раз появилась свободная комната, потому что многолетний постоялец капитан Рихтер, ветеран войны 1871 года, на старости лет вдруг взял да женился.

В моем пансионе все женятся, вон даже такой старый хрыч и тот нашел свою суженую, — сказала хозяйка Лернеру. — Вот увидите, и вы у нас долго не засидитесь в одиночестве!

Немного спустя в освободившейся комнате, из которой еще не выветрился дух капитана, за столом, накрытым скатертью с бахромой, под олеографической копией «Тайной вечери» Леонардо да Винчи (открытки с девицами в нижнем белье, прикрепленные на обоях, капитан забрал с собой), Лернер уже уютно чаевничал при свете лампы с новой жилицей.

Приступили к взаимному знакомству. Дама чрезвычайно заинтересованно отнеслась к работе Лернера. Она, мол, жить не может без прессы, с жадностью глотает газеты. Грудной голос. Комплекция тяжеловата, но вид элегантный. Одета в пышное платье из коричневой тафты. Густые волосы своей сединой напоминают пудреный парик времен рококо, так свеж цвет обрамленного ими лица. На вкус Лернера, она была старовата и слишком тяжеловесна, но почему-то это вдруг стало совершенно не важно. В ней не было ни капли кокетства.

«Как естественна», — подумал о ней Лернер, причем это «естественна» обрело вдруг какой-то дополнительный смысл, благодаря которому многое, о чем он минуту назад даже не помышлял, внезапно переместилось в область возможного. Беседа плавно текла, пока не перетекла в долгий поцелуй — нежное продолжение разговора.

Рука Лернера уже отправилась в путь. Ему удалось расстегнуть один крючок, который словно сам собой выскочил из петельки. Пальцы прикоснулись к ее коже, нежной, как желток, плавающий по стеклу.

Ее пальцы крепко обхватили его запястье и с неторопливой решительностью выдворили вон заблудившуюся руку.

— Мы испытываем взаимную симпатию, — сказала госпожа Ганхауз, — но далее этого не пойдем. У меня для вас более серьезные планы. А все это только помешало бы настоящему делу.

Эти слова были произнесены мягким, но твердым голосом и с дружеской улыбкой. Ее улыбка сгладила резкость неожиданного поворота. Лернер почувствовал благодарность. И правду сказать, вкус поцелуя был пресноватым. Сейчас это его не смутило, но могло бы стать камнем преткновения в будущем. Когда она проводила его до порога и он на прощание целовал ей ручку, в полутьме, на фоне слабоосвещенной комнаты обрисовался ее силуэт.

«Неужели это та самая женщина, которая приходила в приемную главного редактора?» — подумал он. вернувшись в свою комнату. Могут ли быть так похожи две тени? Госпожа Ганхауз появилась внезапно, возникнув словно ниоткуда! Внезапно? Быть может, она всегда была тут как тут, но только сама решала, в какой момент у людей должны открыться глаза, чтобы обнаружить ее присутствие. И лишь тогда она внезапно появлялась на сцене.

В госпоже Ганхауз чувствовалось что-то материнское, но, главное, она и в самом деле была матерью. После первой ночи, проведенной в пансионе «Еловая шишка», выяснилось, что не такой уж одинокой она осталась бы в Берлине, несмотря на странный поступок ротмистра Беплера из Груневальда. И не она вовсе, а ее сын провел эту ночь в Берлине всеми заброшенный, буквально один-одинешенек. Обаяние личности госпожи Ганхауз было так сильно, что, слушая ее, никто не мог усомниться в истинности ее слов. Так, пресловутые Беплеры, со всем их состоянием, с их виллой и светскими связями, в одночасье утратили былой блеск и значительность, обратившись в полный нуль. За этим внезапным безразличием не ощущалось никакой обиды, они просто перестали для нее существовать. Виллу в Груневальде полностью вытеснил пансион «Еловая шишка», занимавший квартиру на пятом этаже, вход слева.